XX. Слово в неделю вторую великаго поста

СЛОВО

О ИСПОВЕДИ.

Нынешним Евангелием поминаемый разслабленный исцелен от лютаго недуга телеснаго. Таковое исцеление, яко чрезвычайным образом последовавшее, должно нас заставить удивиться силе великаго Врача, что Он располагает законами естества по своему изволению. Однако исцеление телесное, хотя не таковым образом, произведено быть может и искусством человеческим: но что при том разслабленый исцелен и от недуга душевнаго, что ему и грехи отпущены, сие наиболее нас удивлением поразить должно. Ибо уже сие никоим образом не состоит ни в силе, ни в искусстве человеческом, ни в обыкновенном естественном вещей течении.

Грех есть преступление закона, оскорбление Божественныя воли и власти: а душа преступающая закон и оскорбляющая Бога есть дух. Ни она, ни разстройство ея никаким нашим чувством усмотрено быть не может. А потому нет таковаго искусства человеческаго, чтоб разстройство душевное привести в порядок: и нет таковой ни в какой твари власти, чтоб она содеянное чести Божией оскорбление могла отпустить и загладить.

Помыслит ктонибудь при сем, что, де, разсуждением и совестию человек разстройство души своея поправить может. Но когда мы разсуждаем о грехе, и о душевном разстройстве, то не льзя, чтоб тутже вместе не заключалось и помрачение мысли и превратность совести. Так как же помраченная мысль и совесть превращенная, разстройство душевное исправить могут? почему поминаемые в Евангелии люди, естьлиб не по злости говорили, не льзя не утвердить сего разсуждения их: кто может оставляти грехи, токмо един Бог (Лук. гл. 5, ст. 21)? Сии спасительные дни точно уставлены с тем, дабы во оные искали мы отпущения своих грехов, то каким образом сие действие совершается, и что потребно при сем с нашей стороны, разсудим с надлежащим, и столь нужному для нас делу приличным вниманием.

И разсудок нам внушает, и слово Божие сильнейшим образом склоняет нас, чтоб мы имели в своих преступлениях раскаяние. Покайтеся, покайтеся. Сие спасительное внушение никто не опровергает, разве уже совершенно страстями ослепленный и сожженный совестию.

Раскаяние есть усмотрение своего преступления, и сердечное о том сожаление и терзание, с желанием, чтоб впредь расположить себя к лучшему, и с боязнию, чтоб как к худому паки не возвратиться. Вот в чем состоит покаяние. И как отсюду видно, что преступление усматривает во мне моя мысль, и терзание мое производится в сокровенности сердца моего, и намерение мое к лучшему, и боязнь, чтоб не впасть в прежнее преступление, суть в душе моей, что все подробно видит испытуяй сердца и утробы Бог, то на что же, скажет ктонибудь, сверх того еще исповедь, то есть чтоб мне свои грехи открывать, и оные изъяснять пред церковию, и служителем ея? в сие то наиболе словом моим я теперь взоити намерен. Ибо чтоб иметь мысленное раскаяние во грехах, о сем, мню, мало кто усумневается: но изустное грехов исповедание суть некоторые развратные духи, которые опровергать дерзают. И потому с сожалением усматривается, что многие или по невежеству, или по превратности от исповеди удаляются.

В начале Христианския церкви открылись случаи, которые потребовали узаконений к сохранению порядка. Кроме обыкновенных с человеческою слабостию неразлучных грехопадений, были и такие, которые своею важностию делали позор Христианству, и общий соблазн. Некоторые во время гонений отрицались Христа, и жертву приносили идолам: некоторые кровосмешением и явным прелюбодеянием опорочивали себя. А иные в человекоубийственных злодеяниях виновными оказывались. Таковыя и подобныя важныя и открытыя преступления заставили церковь помыслить, каким образом сии тяжкия раны уврачевать, и других предостеречь от подобной заразы. По многом Божественных мужей размышлении положено, чтоб таковых преступников народному пред церковию предавать покаянию, и чтоб они пред всеми свои, яко уже известныя, исповедовали преступления.

Повергали себя сии несчастливые пред порогом церковным, и входящих в оную просили, чтоб их ногами своими попирали, яко соль вкус потерявшую. В таковом плачевном состоянии не были они допущаемы до входа церковнаго и стояния с верными, кольми паче до причастия святых таин. Когда же чрез некоторое положенное время усмотрено в них было истинное раскаяние, сокрушением и слезами непрестанно свидетельствуемое, и открывалась в них надежда расположения к лучшему, тогда при собрании всея церкви по совершении молитв и с рукоположением пастыря были разрешаемы, сопричисляемы собору верных, и до приобщения святых таин были допускаемы. Вот начало грехов исповедания! Так поступаемо было с преступниками тяжкими и явными.

Взирая на сей позор всякий Христианин, что, думаете, в себе помышлял? То, чтоб и каждый из вас при таковом случае помыслить мог, а имянно, всяк бы из вас тогда сам в себе сказал: тот есть преступник: но и меня совесть обличает во многих грехах. Того преступление стало быть явным: мое, хотя еще не обнаружилось, но тем не менше открыто пред очами Божиими. Тот преступник повержен лежит пред порогом храма, и вход в церковь ему возбранен: я обличаемый совестию, но столь дерзновенен, что вхожу во святилище, стою с верными, яко волк прикрытый овчею одеждою. Тот преступник своим раскаянием и исповеданием получает отпущение своих грехов, и по законном разрешении без осуждения приступает к священной трапезе: я хотя сокровенный, однако таковой же грешник, но моих грехов ни исповеданием не открыл, ни разрешения не получил: однако совсем тем без стыда и нагло к священному причащению приступаю. Ах! какое должно быть мое дерзновение! какое и о исправлении себя нерадение, и пренебрежение святыни! суд я себе ям и пию. Нет! нет! когда еще долготерпение Божие моих грехов не обнаружило, то хотя пойду я к служителю церковному, к пастырю моему, к держащему на руках своих ключи царствия небеснаго: пойду к нему, и открою сокровенно мою душу, покажу ему мои раны, исчислю ему моя грехопадения: искренностию засвидетельствую мое прямое раскаяние: слезами умягчу свое жестокосердие: представлю себя грешником самоосужденным, да наставит он меня к лучшему житию, да ободрит милосердием Божиим, да разрешит сладким Евангельским гласом, и да вручит мне дражайшую маргариту тела и крове Господни без осуждения моего. Вот из каковаго святаго начала произошла исповедь, которая и до ныне в церкви Христовой почитается таинственным и нужным для Христианина действием.

Что же? наблюдают ли сие Христиане с таковым тщанием, как того требует их существенная польза и спасение? ежели они святы, и никакаваго греха непричастны, то правда не имеют в том нужды, а одолжены токмо с Ангелами воспевать радостную песнь благодарения и хваления. Но ежели они грешны, как то и самым делом есть, то как пренебрегут сие столь нужное для них врачевство?

Знаю я, что враг на сем спасительном пути полагает претыкания. Внушает он, что таковое исповедание не есть нужно: и без того можно иметь пред Богом покаяние. Можно подлинно, да и должно иметь всегда пред Богом покаяние. Но ты общества Христианскаго член. Всякой грех с сим святым обществом твой союз разрывает, и делаешься ты яко отторжен от онаго. Надлежит тебе искать с ним соединения и примирения. Как дерзнешь ты приступить ко олтарю и к страшному приобщению по собственному своему уверению, которое часто нас прельщает и обманывает?

Можно видеть, можно, что удаляет тебя от сего некоторой стыд, который затворяет твои уста к открытию постыдных дел. Но ежели стыд подлинно, то тем самим и внутреннее твое раскаяние не есть истинное и совершенное. Еще храмлешь ты на оба колена. И Богу истинному кланятися желаеши, и служение Ваалово не совсем оставляеши. Кто прямо решился развязаться с грехом, тот свободным бывает самого себя обличителем.

Один юноша вышед из зазорнаго дому, и усмотрев своего учителя покраснел и спрятался: на то ему учитель сказал: не стыдись, когда из сего дома выходишь, но стыдись, когда входишь во оный. Поистинне, ежели стыдиться, то надлежит тогда, когда что нибудь постыдное и законопреступное творить предпринимаем. Но когда прямо нам грех отвратительным начинает становиться, и положили мы твердое намерение к нему не обращаться, в таком случае открытие его не только не делает нам никаковаго стыда, но напротив Бога и Ангелов Его увеселяет, утешает церковь, нас самих успокоивает. В радостном духе, яко тяжкое бремя сложив мы с себя, тогда возопием: о Господи! аз раб Твой, а не греха: аз раб Твой: растерзал еси узы моя. Пожру Тебе жертву хвалы (Псал. 115, ст. 7, 8, 9).

Да не пренебрегаем, благословеннии Христиане! сего спасительнаго для нас действия. Сим докажем, что хотя мы по слабости и согрешаем, но не ожесточены во грехе: что грех нами не столь овладел, чтоб истребил в нас и самое расположение к лучшему: а притом уверим и самих себя и других, что как мы имеем славное преимущество быть членами Христианския церкви, то и храним свято ея установление, и повинуемся матернему гласу ея. Аминь.

Говорено в Чудове монастыре Марта 12 дня, 1783 года.