Мариа же благую часть избра, яже не отъимется от нея.
Лук. гл. 10. ст. 42.
С духовным веселием празднуя день Преблагословенныя Девы, родившия по плоти Спасителя нашего, не можем сомниться, что она избрала благую часть, которая не подверженна опасности завистливаго неприятеля, ниже боится вся истлевающаго времени, которая не отъимется от Нея никогда. Ибо хотя блаженная оная Матерь и Дева по общему пределу и вкусила смерти, но безсмертною славою чрез толикия века память Ея украшается; хотя отлагая одежду тела своего отложила с нею вкупе и вся благая мира сего; но вместо того радуется в наследии вечных несказанных благ и непрестаннаго шума празднующих: хотя видимым присудствием Ея более мы не наслаждаемся, но в любовном сердце всегда сладчайшее имя Ея носим.
Но немного есть полезно других воображать совершенства, а самим о снискании их не стараться; да опять же, по разсуждению церковных учителей, нет большей чести и святым, как подражать Богоугодному житию их. Ежели кто, говорят они, святых похвалити хощет, им да последует; ежели кто благочестия поборников почитать прославлениями желает, оных трудам да поревнует. Почему и ныне церковию празднуемую Пресвятую Богоотроковицу ежели достойно почтить хощем, настоящею беседою поищем оной благой части, которою уже она неотъемлемо насыщается. Ты же Всеблагий Владыко! отверзи мысленныя очи наши, и уразумеем чудеса от закона Твоего.
Благая оная часть есть тоже, что обыкновенно называется крайнее или верховное добро. Врожденно нам есть искать себе удовольствия, и стремиться до такова состояния, в котором бы мы совершенно были успокоены. Оное добро, котороеб все желания наши конечно удовольствовало, по справедливости должно от нас признано быть за верховное. Ибо уже мы выше его никуды более стремиться не можем, да и не имеем нужды. Самые язычники как не могли совсем погасить чувствие естества человеческаго, так не могли не воображать сие превосходное блаженство. Но можем ли подумать, чтоб в оной глубокой тьме, которым язычество покрывалось, истинна сия ясно блистала? Разберем мы кратко их знатнейшия мнения, потому наипаче, что может и из Христиан суть некоторые столь мало просвещенны, что о том лучшаго их не имеют понятия. Разность мнений о верховном добре, которыми запутывали себя языческие Философы, доказывает, сколько-то есть бедственно разума нашего разсуждение, когда оно просвещением святаго Духа не подкрепляется.
Одни возводили человека на верх блаженства, ежели он изобилует всяким богатством и всеми честей преимуществами возвеличен. Такое разсуждение было очень ниское. Ибо оно блаженство таким присвояло вещам, которыя может иметь человек неимеющий богатства непорочныя совести и достоинства истинныя добродетели; а притом таким вещам, которыя по тлению и непостоянству своему недостойны быть вечныя добродетели награждением. Богатство, кроме того, что бывает оно почти всегда опровождаемо сует и опасностей множеством, тля тлит, ржа ест, и тати похищают, и огонь сожигает, и вода потопляет: а потом смерть, яко некая буря и самое оное листвиями сими украшаемое древо исторгает из корене. И такая ли ваша, высокие мудрецы, философия? Нет: мы научилися вышшему мудрованию, которое нам напоминает говоря: не убойся, егда разбогатеет человек, или егда умножится слава дому его. Для чего? Яко внегда умрети ему, не возмет вся с собою во гроб, ниже снидет с ним слава его.1
Не так, чтоб мы охуждали богатство, или уничтожали чести. Подлинно и они могут служить средством к получению истиннаго блаженства, ежели богатство будет иметь честное употребление; а чести будут клониться к подкреплению пользы ближняго. Но опять же не почитаем их такими, чтоб в них поставляли все блаженство человеческое.
Узнала сие другая языческая секта, которая верховное добро не в том, чтоб иметь только чести и богатство, но в некотором их употреблении определяла; а именно, чтоб ничего телесным своим склонностям не отказывать, но все дни в веселостях, все ночи в покойных снах, все часы в изобретении новых приятностей препровождать. Кажется бы не льзя не согласиться на такое прелестное мнение. Но вот мы слышим совсем противное оному Евангельское определение, которое не оных эпикуров, но плачущих, алчущих, жаждущих, и тесною жития шествующих дорогою в числе блаженных почитает: а оным празднолюбцем поет сию печальную песнь: Горе вам смеющимся ныне! яко возрыдаете и восплачетеся.2
Не без твердаго же основания есть сие Евангельское учение. Ибо во первых не может то назваться истинным веселием, которое то-и дело-что разными печалями пресекается и горящий радости нашея огнь погашает. Лехкая болезнь, завистливая клевета, нападение от сильнаго, внезапное оскудение сильны в одно мгновение покрыть нас глубоким сетования мраком. Второе, хотяб и подлинно могли мы себе обещать всегда тихое жизни нашея течение; но чаяние неизвестнаго никому смертнаго часа чье сердце не наполнит смущением и страхом? Иовлевы дети веселились и пировали все вкупе. Ктоб их в такое время не назвал блаженными? Но вот внезапная повеяла буря и разрушила все. Вот страшная поднялася волна, и опровергла благотекущий щастия корабль.
Не такова мы мнения, чтоб отвергали всякое и неповинное увеселение, и советовали бы всем избирать некоторое мелянхолическое жития состояние: но только предостерегаем от оной плотской безопасности, которой преданный человек не думает, разве о одних увеселениях, акибы он весь был только плоть, не чувствуя в себе безсмертнаго духа. Но посмотрим и другия о разсуждаемой нами вещи мнения.
Подлинно не всеж были и языческие философы, чтоб так о верховном добре разсуждали. Были из них некоторые, кои основательнее блаженство человеческое поставляли в добродетели. Кажется сии самой коснулись истинны. Но что? когда гонят добродетель? Что? когда честность не находит ни где себе покоя? Был ли например Павел тогда в совершенном блаженстве, когда претерпевал смертныя беды во всякое почти время и во всяком месте, хотя впротчем и добродетелен был? Нет по истинне. Ибо сам он признается, что почел бы себя окаяннее всех животных, ежели бы не ободрял себя лучшею по смерти надеждою. Так не можем мы подтвердить и сие мнение. Но в каком же числе положим добродетель?
Не поставляем мы в ней блаженство, но почитаем ее известным средством к получению истиннаго блаженства.
Приметили и сие другие язычники: почему блаженство человеческое не в добродетели единственно, но в раждаемом от нея спокойствии совести поставляли. Такое разсуждение кажется еще ближе к истинне. И мы бы должны были к нему пристать, ежели бы в жизни сей можно было надеяться получить совершенное совести спокойствие. Но кто из смертных взошел на сей верх совершенства? Не говоря о многоразличных причинах нарушающих покой нашея совести, все мы в самих себе всегда чувствуем внутреннюю войну страстями возбуждаемую, которая война имеет продолжаться, пока не сложим с себя тленную сию и смертную ризу плоти нашея. И для того-то мы, по Апостольским словам, сущии в теле сем воздыхаем отяхчаеми, в жилище наше небесное облещися желающе.3 Так в чем же, спросит благочестие ваше, поставлять надобно верховное добро?
В получении Бога, возлюбленные слушатели. В получении, говорю; то есть, в совершенном с ним соединении. Два союза, которые нас неразлучно связывают с Богом, или, ежели можно сказать, делают Бога нашим: ясное его познание, и совершенная к нему любовь. Сии союзы в жизни сей не имеют настоящей твердости. Ибо мы ныне еще в зерцале смотрим на Божию несозданную красоту, и в гаданиях только воображаем сие превосходнейшее добро. Также и любовь к нему не есть еще столь совершенна, чтоб все сердце наше занимал он един. Совершенная любовь, говорит возлюбленный ученик, вон изгоняет страх.4 А мы ныне любя Бога боимся еще, чтоб не прогневить любящаго нас небеснаго Отца, работаем Господеви, но со страхом, и радуемся, но с трепетом.
Но когда сей темнаго понятия облак пройдет; когда бремя вещества тела нашего с себя сложим; когда отворится нам к вечности дверь: тогда уже в разуме нашем возсияет полное познание Божества. Узрим бо его лицем к лицу, и якоже есть;5 а в нем, яко в чистейщем зерцале и протчия вещи все в своих совершенствах. Тогда же и сердце наше все наполнится несозданныя доброты сладостию. Ибо тогда Бог, по Апостольскому богословствованию, будет всяческая во всех.6 То есть, он будет разуму свет, сердцу веселие и тишина, очам радость, вкусу сладость, приятность ушам; он будет телу красота, пища и одежда: он будет всяческая во всех.
Такое состояние, слушатели, называем мы совершенным человеческим блаженством: в сем поставляем мы крайнее или верховное добро; сия-то есть оная благая часть, которая временем не стареется, печалями не смущается, зависти не боится, которая не отъимется никогда от того, кто ее сподобится единожды получить.
Сего язычники не знали; и мы бы в сем незнании пребывали, ежели бы не блеснул на нас восток с высоты. Сим познанием просвещенный Давид ко Господу взывал: насыщуся, насыщуся. Но когда, скажи нам блаженный Давид? Егда явится мне слава твоя Боже, поет он.7 Он же будучи уязвлен любовию Божественнаго наслаждения радостотворный сей возносил глас: что мне есть на небеси, и кроме тебе что восхотех на земли?Изчезе сердце мое и плоть моя, О Боже сердца моего и часть моя Боже во век.8
В сем блаженном состоянии радуется теперь преблагословенная Дева на небеси, которую мы ныне с церковию воинствующею празднуем на земли: а с нею веселятся и чистейшие Ангелы, божественные Пророки, преславный Апостольский лик, торжествующие мученики, увенчанные преподобные и все праведные духи.
И как у тебя, Отче небесный, обители многи суть, сотвори по благости Твоей, да и мы вселимся во дворех святых Твоих со всеми угодившими Тебе, аминь.
Сказывано в присутствии ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА в придворной церкве 1764 года, Ноября 21 дня.
Стекло, несмотря на свою хрупкость, один из наиболее долговечных материалов. Археологи знают об этом как никто другой — ведь в процессе полевых работ им доводится доставать из земли немало стеклянных находок, которые, невзирая на свой почтенный возраст, полностью сохранили функциональность.
Разработка сайта - компания Омнивеб
© 2000-2024 Свято-Троицкая Сергиева Лавра