Явление Воскресшего Христа апостолу Павлу на пути в Дамаск

«А после всех явился и мне, словно недоноску (τῷ ἐκτρώματι)», – пишет апостол Павел Коринфянам (1 Кор. 15:8). В нескольких своих посланиях Павел говорит прямо или косвенно о происшедшем с ним по дороге в Дамаск. В этом случае мы имеем его собственное свидетельство, единственное письменное сообщение из первых рук о явлении Иисуса Христа после Его Воскресения.

Слово, которое использует Павел применительно к себе – ἔκτρωμα – также имеет значение «объекта ужаса и отвращения», или монстра. Этим подразумевается, что в момент явления Павел не был его достоин, ибо гнал Церковь Божию (1 Кор. 15:9). И все же он ставит свой собственный случай на один уровень с явлением Петру и другими явлениями после Воскресения. Он был тем, чем был, не потому что заслужил быть избранным, а по милости Божией, «и благодать Его во мне не оказалась тщетной» (1 Кор. 15:10), подтверждает ап. Павел.

Обращение определялось как «переориентация души человека, его сознательное обращение от безразличия или от более ранней формы благочестия к другой форме, или поворот, который подразумевает осознание, что произошла значительная перемена, что старое было ошибочным, а новое является верным». В рамки этого описания обращения вписываются многие примеры обращения в раннем христианстве и в более поздние времена, но оно не описывает обращения апостола Павла. Чтобы лучше прояснить этот вопрос, давайте сначала рассмотрим две хорошо известные и документально подтвержденные модели обращения в истории – случаи Августина и Лютера – и затем сопоставим их с обращением Павла.

Обращение Августина характеризовалось как «нравственное», так как Августин жаждал «переориентации» от жизни, которой он жил, к другой, которую он наконец обрел в принятии христианства. Действительно, он прошел через множество «обращений», процесс, потребовавший многих лет для своего завершения. Августин обратился в христианство в то время, когда в обществе уже чувствовалось сильное влияние Христианской Церкви, в процессе христианизации языческого общества. Его мать, Моника, была членом Церкви, а его отец, хотя все еще вне Церкви, не возражал против крещения своего сына. В течении всего его детства и юности христианство подспудно присутствовало в его жизни, будучи определенной внутренней закваской, так что он двигался то к нему, то от него.

Другим знаменитым обращением было обращение Мартина Лютера, которое было названо «духовным». В своем стремлении преодолеть отчаяние и достичь новых отношений с живым и милостивым Богом, он испытывал крайнее неудовлетворение как собой, так и жизнью Церкви вокруг него. Период неудовлетворенности и сомнения Лютера подготовили его к моменту решения. Его обращение произошло внутри Церкви, которую он теперь ясно видел в новом свете как «новообращенный».

В сравнении с этими обращениями или с любыми другими, которые мы находим в книге Деяний или в последующей истории Церкви, обращение Павла стоит обособленно. Он пишет к Галатам, что до своего обращения он «преуспевал в иудействе более многих сверстников в роде моем, будучи чрезмерно ревнителем отеческих моих преданий» (1:14), и здесь не чувствуется сожаления о случившемся или недовольства своими усилиями жить в соответствии с требованиями закона. В другой раз, подводя итог своей предыдущей жизни в Послании к Филиппийцам, он рассказывает им, что, живя в соответствии с жизненными нормами иудаизма, он почитал это преимуществом; только после призвания Христом «что было для меня преимуществом, то я счел ради Христа ущербом» (3:7). Эти два отрывка предостерегают нас от сведения опыта, полученного Павлом на пути в Дамаск, к неудовлетворенности его традиционной верой. В его собственном понимании, его обращение произошло не потому, что он хотел избавиться от тяжелой ноши жизни под законом и обрести новую свободу. Он обратился и не потому, что считал «старое ошибочным», а «новое верным». Нет доказательств того, что Павел испытывал мучения, отчаяние или напряжение в свою бытность фарисеем; не жаждал он и найти нечто новое для своей веры.

Кристер Стендаль, в своем очерке «Апостол Павел и интроспективное сознание Запада» особым образом подчеркивает «радикальное отличие» между ап. Павлом и Лютером и предупреждает о ложности толкования случая Павла на основании случая Лютера. Часто Павел неправильно понимается теми, кто видит в нем неудовлетворенность своим духовным состоянием, предшествовавшую изменению воззрений Лютера. Павел согрешил в прошлом, преследуя Христианскую Церковь, и поэтому он пишет Коринфянам, что «недостоин называться апостолом» (1 Кор. 15:9). Однако тут же он добавляет, что он искупил этот ужасный грех: «Но благодатию Божией я есмь то, что я есмь, и благодать Его во мне не оказалась тщетной» (15:10). Павел не страдал «беспокойным сознанием». Он верил, что Господь одобрил его, и «осознание последнего суда, еще не пришедшего, не поколебало, а лишь укрепило этого сильного человека», – как он сообщал в своих посланиях, в частности 2 Кор. 5:10.

Апостол Павел не считал ущербностью принадлежность к Израильскому народу. Свое новое членство в теле Христовом он приписывает Богу, Который открыл ему Сына Своего, «чтобы я благовествовал Его среди язычников» (Гал. 1:16). Он говорит об «откровении» Воскресшего Христа, подчеркивая внешний характер этого явления (Гал. 1:12). Слава, которую увидел Павел по дороге в Дамаск, была славой грядущего века, которую Павел испытал уже в этом веке. И благодаря этому опыту апостол полагал «все ущербом ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего, ради Которого я во всем потерпел ущерб и все считаю сором, чтобы прибрести Христа и быть найденным в Нем не со своей праведностью, которая от Закона, но с той, которая чрез веру во Христа, с праведностью, которая от Бога по вере» (Флп. 3:8-9).

Некоторые толкователи указывают на отрывок Рим. 7:7-25, который они считают автобиографичным, как показатель внутреннего напряжения, испытанного Павлом накануне его обращения. «Я жил некогда без Закона, но когда пришла заповедь, грех ожил, а я умер, и заповедь к жизни она-то стала мне к смерти» (7:9-10). Это место толковалось как намек на то, как жил Павел до принятия заповеди жить по-иудейски. Также автобиографичным, относящимся к жизни Павла в фарисействе или, возможно, к его христианскому опыту, считается отрывок «Ибо я творю не то доброе, которое хочу, но злое, которого не хочу, это делаю. Если же я делаю то, чего не хочу, то уже не я это совершаю, но живущий во мне грех» (7:19-20). Эти отрывки представляются несоответствующими уже цитированным нами отрывкам из Посланий к Галатам и Филиппийцам, в которых описывается безмятежность и определенность Павла в его бытность фарисеем. Тем не менее большинство современных толкователей отказывается от теорий о том, что эти отрывки автобиографичны, и не берется на их основании сделать из Павла «молодого Лютера».

Мысль, заключенная в Рим. 7:9-10, является не итогом пребывания Павла под законом, а скорее толкованием Быт. 2:4–3, 24, рассказа об отношениях Адама к Богу и его грехопадении. «Заповедь к жизни» (Рим. 7:10), которую имел в виду апостол, когда писал эту главу, была заповедью, данной Адаму: «И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть; а от дерева познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт. 2:16-17). Змей, приблизившийся к жене с вопросом: «Подлинно ли сказал Бог "не ешьте ни от какого дерева в раю"»? (3:1), вовлек Еву в разговор о заповеди Божией, которую змей представляет искаженно, вызывая таким образом грехопадение Адама и Евы и их изгнание из рая. Также и в Рим. 7:19-20 «я» не является автобиографичным, а обобщенным «я», под которым подразумевается все человечество. Используя термин «я», Павел в краткой форме представляет то, что случилось с человечеством без Христа. Поэтому в Рим. 7 мы видим не автобиографический комментарий, а перспективу истории спасения.

Для апостола Павла случай неподалеку от Дамаска был уникальным, несравнимым ни с каким другим случаем его жизни. Он ясно разделяет это явление ему Христа от всех других духовных переживаний, бывших у него позже в процессе его миссионерской деятельности. Он говорит сдержанно об этих других переживаниях, но никак не о явлении возле Дамаска. Он никогда не использует слово «видéние» в отношении своего обращения, хотя и использует его при описании других духовных переживаний. К примеру, он рассказывает нам: «Приходится хвалиться: неполезно это, но я приду к видéниям (ὀπτασίας) и откровениям (ἀποκαλύψεις) Господним. Знаю я о человеке во Христе, что он четырнадцать лет тому назад... восхищен был до третьего неба. И знаю об этом человеке..., что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых нельзя человеку выразить» (2 Кор. 12:1-4).

Св. Лука также записывает видéния, которые имел Павел: «И было ночью видéние (ὅραμα) Павлу: некий муж Македонянин стоял и просил его и говорил: перейди в Македонию и помоги нам» (Деян. 16:9); и о другом случае: «И сказал Господь ночью в видéнии (ὁράματος) Павлу: не бойся, но говори и не умолкай» (Деян. 18:9). Эти «видéния» не принадлежат к той же группе, что и явления Христа Его ученикам или же Павлу. Словами «а после всех явился и мне» (1 Кор. 15:8) Павел отделяет этот случай от любых других позднейших видéний и откровений и, как представляется, определяет, что особый период явлений Христа после Его Воскресения закончился его случаем под Дамаском.

В переживании Павла случившегося по дороге в Дамаск центральным элементом является зрение. Он подчеркивает, что он видел «Иисуса, Господа нашего» (1 Кор. 9:1). Скептически настроенные историки и богословы пытались толковать глагол «видеть» (ὁράω) здесь как указание на то, что апостол пережил присутствие Христа, не видев его в буквальном смысле. Другими словами, они полагают, что термин, который использует св. Павел, не имеет визуального значения и что «видéние» под Дамаском – не более, чем освобождение подсознания и проекция в сознание подавленных мыслей или фактов. Но это вовсе не подразумевается и не является действительным значением глагола «видеть», используемого Павлом в 1 Кор. 9:1. Павел притязает на то, что он видел Воскресшего Христа своими собственными глазами.

Во Втором послании к Коринфянам апостол описывает свое обращение в терминах небесного света, который представляет собой славу Божию, которая «воссияла в сердцах наших к нашему просвещению познанием славы Божией в лице Иисуса Христа» (4:6). Для Павла этот свет был видимым явлением Бога. Ибо три дня после своего обращения Павел не мог видеть (Деян. 9:9). Причиной слепоты был не просто свет, но «яркость», или слава (ἡ δόξα, Деян. 22:11) света, и эта слава была для Павла наиболее характерным аспектом его переживания.

Обращение Павла имело настолько большое значение для ранней Церкви, что в своей книге Деяний тщательно отбирающий главное Лука пишет о нем трижды. Во всех трех сообщениях диалог между Воскресшим Христом и гонителем Церкви по сути один и тот же.

«И было в дороге: приближался он к Дамаску, и внезапно осиял его свет с неба. И, упав на землю, он услышал голос, говорящий ему: Саул, Саул, что ты Меня гонишь? И он сказал: кто Ты, Господи? А Он: Я Иисус, Которого ты гонишь. Но встань и войди в город, и будет тебе сказано, что надлежит тебе делать» (Деян. 9:3-6; ср. 22:6 и 26:13).

В отличие от явлений, которые мы обсуждали ранее, здесь Христос дает о Себе знать тому, кто гнал принадлежавших «этому пути» (22:4) и отождествляет Себя с гонимой христианской общиной. Откровение, данное Павлу, согласно этим сообщениям, было дано как нечто видимое, а также слышимое. Ни в одном из трех сообщений, которые мы находим в Деяниях, нет каких-либо оснований для мнения о том, что это откровение было субъективным видéнием, ограниченным внутренним переживанием Павла. Все наши письменные свидетельства исключают эту теорию. В этих трех сообщениях однозначно подчеркивается то же, о чем сам Павел свидетельствует в своих посланиях: что видéние не было субъективным, но было явлением, и если мы выбираем для употребления термин «видéние», то мы должны квалифицировать его как видéние внешнее.

Сопровождавшие Павла в Дамаск также были поражены этим случаем, что опять-таки указывает на то, что оно не могло быть просто субъективным опытом. Действительно, наши записи не единодушны относительно того, что случилось с ними и какова была их реакция в момент явления Христа Павлу. В Деян. 9:7 евангелист Лука сообщает: «Люди же, сопутствующие ему, стояли в оцепенении, слыша голос и никого не видя». Однако в Деян. 22:9, где Павел защищает себя перед народом, обращаясь к ним на еврейском (арамейском), он заявил: «Бывшие со мной свет видели, но голоса Того, Кто говорил мне, не слышали». Опять-таки, когда Павел защищал себя перед Иродом Агриппой II, правнуком Ирода Великого, он сообщил: «Я в полдень на дороге увидел, царь, свет с неба, сильнее солнечного блеска, осиявший меня и шедших со мной» (Деян. 26:13). Так видели они свет или нет? Слышали они голос или нет?

Как мы видим, в этих трех сообщениях существуют расхождения. Однако уже сами эти несогласования подчеркивают центральный и наиболее важный факт – что откровение было дано Павлу, а не сопровождавшим его. Все три записи в этом единодушны. Павлу дано было видéние, и он ответил и понял его значение и последствия. Бывшие с ним могли свидетельствовать об объективном, внешнем характере этого явления, но были растеряны и не поняли, что же случилось в действительности, так как им не дано было откровение, не им явился Христос. Они видели свет и слышали голос, не представляя значение или значимость происходящего.

Источник: В. Кесич. Первый день нового творения. Воскресение и христианская вера. К.: «Пролог», 2006. – С. 119-128.