Троицкий синодик. Послушник Александр (Мелихов)

Александр Сергеевич Мелихов был еще совсем юн, когда трепетно переступил порог Сергиевой Лавры. Пришел он вместе со своей родной матерью. Когда у ворот святой обители их встретил игумен, они оба упали пред ним ниц и не вставали с земли до тех пор, пока он не пообещал взять юношу в обитель. Мать-вдова и ее единственный сын-малолетка плакали слезами разлуки и радости. Собравшиеся у Святых врат братия наблюдали эту трогательную картину. Сам престарелый игумен утирал платком слезы. Кроткий юноша стоял, как ангел Божий, и ничего не говорил. И его мать не кричала, не голосила, а только нежно смотрела на сына.

Наконец юноша поклонился ей до земли и вместе с настоятелем скрылся за воротами. Тогда ему было не более 16-17 лет. Так как он хорошо знал грамоту и имел прекрасную память, игумен дал ему послушание продавать свечи. Постепенно он стал привыкать к инокам. Особенно привязался сердцем к одному старенькому архимандриту, с которым стоял за свечным ящиком. Это был монах, много потрудившийся в монастырях и на приходах. Приветливый, внимательный, он отечески жалел полушника. Вскоре Сашу облачили в подрясник. Этот день был для него второй Пасхой.

Свое послушание брат Александр полюбил, хотя оно и было беспокойным. В многолюдные праздничные и воскресные дни, а также в поминальные субботы, он до изнеможения уставал. Всякий раз ему приходилось отвечать на вопросы прихожан о свечах, просфорах, записках, сорокоустах и многом другом. Юный послушник не любил многословие, больше молчал, а здесь вынуждали его к ответам. К тому же добавлялись шум и суета. В таких случаях он углублялся в свою душу и, чтобы не потерять самообладания, читал Иисусову молитву.

Саша не горевал. Он знал, что его на это дело поставил сам прп. Сергий. Поэтому не роптал и тем более не отчаивался. Вся радость его была в Боге, в молитве, в послушании. Если у него выпадала свободная минутка, он читал духовные книги. Жития святых были его самым любимым чтением. Бывало, сидит на скамеечке, ничего и никого не видит и читает. Роста он был невысокого, но сложения плотного, крепкого. Одежда у него всегда ветхая, плохонькая. Сапоги слишком большие. «Да у тебя сапог-то каши просит», – скажет, улыбаясь, встречный брат. Саша и виду не подает. Тихонечко поклонится и пошел дальше. Года через 2 по приходе в Лавру Сашу постригли рясофор. Он очень радовался этому.

Однажды случилось неожиданное. Шла всенощная. Народу был полон собор. Стояло жаркое лето, сильная духота. Вдруг сзади раздался крик – и замолк. На мгновение многие оглянулись. Но все было спокойно. Только стоявшие около ящика увидели, как Саша взмахнул руками и рухнул на пол. Он был в глубоком обмороке. Пролежал около получаса и встал, как ни в чем не бывало. Только яркая бледность оставалась на юном лице.

Это происшествие вызвало беспокойство у настоятеля, и он, разузнав адрес матери, описал ей происшествие. Оказалось, что Саша страдал припадками с младенческих лет, что с ним это бывало и раньше. Мать пыталась его лечить, но врачи отказались, потому что болезнь была непонятной и душевной. Настоятель предлагал маме взять Сашу домой, но она сказала, что сын дома месяца не проживет, умрет от скуки и болезни. Тогда оставалось разгрузить послушника от трудной работы за ящиком, что и было сделано.

Однако Саша так привык к своему послушанию, что не переставал приходить по-прежнему за ящик, и когда его силой выводили оттуда, он горько плакал. И плакал так сильно, что настоятель стал опасаться за благополучный исход. Припадки участились. Саша стал падать и во дворе, и в трапезе, и везде. Обращались к врачам не один раз. Возили Сашу в больницу. Вызывали врача на дом. Врачи не смогли помочь. Улучшения не было.

Наступил Великий пост 1955 г. Саша повеселел. Болезни как не бывало. Туча задумчивости, хмурости сошла с его лица. Он стал разговорчив, общителен, даже ласков с братией монастыря и с народом, когда продавал просфорочки и свечи за ящиком. Но что-то новое появилось в его лице. Все стали это замечать. Не то грусть какая, не то робость, не то луч радости какой-то. Словом, новые, никому не ведомые чувства стали охватывать его душу. Он заметно возмужал, стал серьезным, торжественно-задумчивым. И как-то по-особому стал здороваться с братией. Раньше, бывало, встретится с кем, поклонится молча. Ни слова. И даже в лице не изменится. А теперь при встрече как-то мягко улыбнется. Заметили, что он чаще, чем раньше, стал плакать. То за ящиком, то на клиросе (где он бывал весьма редко) прослезится, но быстро оправится; а более всего – в своей келии. Брат, с которым он жил, стал часто видеть его плачущим. Особенно когда они вместе читали правило и вечерние молитвы. Как-то Саша даже проговорился своему собрату: «Что же мне, брат, оставить тебе на память?» – и сразу замял свой разговор, перевел на другое. Да, заметно было, что он готовился к чему-то важному, решающему.

В канун Благовещения посл. Александра ждали на послушание, потом стали искать по обители. Утром, часов в 8, его нашли бездыханным в келье. На отпевании почившего народу было совсем мало. Из родных – одна мать. Тихо было на душе у всей братии. Тихим был и день похорон. Второй день Благовещения.

Мало пожил молодой послушник на свете, но душой окрылился. Очищенная душа его, окрыленная благодатию и молитвами прп. Сергия, воспарила в светлый день Благовещения в синюю лазурь неба. Дорогой брат, по зову сердца ты пришел во святую обитель. Юность свою употребил на послушание. Оно тебя и возвысило, и вознесло к горним райским селениям, к сияющему, как молния, Престолу Святой Троицы. И там, в Ее Небесном Доме, пребывать тебе в вечном благодатном свете. Аминь.

Источник: Тихон (Агриков), архим. У Троицы окрыленные. Воспоминания. СТСЛ, 2012. – С. 94-107.