Троице-Сергиева Лавра как объединяющий центр Русской земли

В истории каждого народа есть места особого зна­чения. Это может быть место известного сражения; или место съезда предков; или место какого-то чудотворно­го события. Такие места часто имеют огромное духов­ное значение. Они формируют и духовную и социальную личность. Также в некоторых условиях такие «оживляющие центры», по словам американского антрополога Clifford Geertz, имеют способность сформиро­вать (по крайней мере частично) самосознание целого народа и соединить периферию с центром. В северной Руси в XV-XVI вв. такую роль играл Троице-Сергиев монастырь.

Троице-Сергиевская Лавра. Открытка 1890 года

Паломники приходили в Троицу, чтобы поклонить­ся мощам покойного чудотворца и, как часто бывало, поклонение сопровождалось молитвами. В молитвах смешивались духовные устремления с мирскими, так как паломники стремились спасти свои души и души своих родственников и установить свое социальное положе­ние. Чтобы достигнуть своих целей, паломники спраши­вали «напоминания» у гроба святого, жертвовали монас­тырю землю или другое имущество. К середине XV в. святость преподобного Сергия была признана на всей русской митрополии. В то время, как и другие крупные монастыри в Европе, Троице-Сергиев монастырь стал центром значительной экономической «империи». Он владел имуществом во всех углах московского государ­ства; руководил сетью торговли по всей Русской земле.

Я решил рассказать вам историю рода Головкиных, потому что она во многих отношениях очень хорошо ос­вещает роль Троицы как объединяющего центра Русской земли. Во-первых, возможно проследить судьбы рода Головкиных до конца шестнадцатого века через шесть и даже семь поколений, большей частью благодаря тру­дам Н. П. Лихачева и С. Б. Веселовского. Во-вторых, Го­ловкины были совсем незначительным родом землевла­дельцев. Вотчины Головкиных находились далеко от главных центров культурной и политической жизни московской Руси. Их владения состояли из нескольких небольших сел и деревень в бассейне верхней части реки Мологи у города Бежецкий Верх (теперь Городец). С первой половины XV в. Бежецкий Верх был погранич­ным городом московского княжества на северной гра­нице тверского княжества по пути от Волги в Новгород Великий. Веселовский сделал предположение, что Го­ловкины были потомками новгородских бояр. Во вся­ком случае, первые Головкины, которые к 1440 г. появи­лись в документах Троице-Сергиева монастыря, не были из верхов московского общества, или даже из служило­го сословия московского княжества; они были местны­ми провинциальными вотчинниками, братьями Онисимом и Никифором.

Земельное и духовное присутствие Троицы оконча­тельно заложено было в Бежецком Верхе, когда князь Дмитрий Юрьевич Шемяка, вероятно, как душеприказ­чик покойного брата своего князя Бежецкого Дмитрия Красного подарил монастырю осенью 1440 г. село Присецкое (Присеки) вместе с деревнями и церквами Ильи Пророка, Николы и Спасо-Преображенским монасты­рем. В копийных книгах Троице-Сергиева монастыря появилось первое поколение Головкиных как косвенные участники в этом событии. Онисим и Никифор были послухами в купле Присек князем Дмитрием Красным. С тех пор и до конца XV в. дела следующего поколения все больше были связаны с темой Троице-Сергиева мо­настыря. Сыновья Онисима (Иван) и Никифора (Иван, Матвей, Михаил, Карп) приняли участие в целом ряде земельных сделок с местными представителями монасты­ря, в том числе раздела (2), продажи (1), межевания (1), обмена (1). В тех и других делах монастыря один из Го­ловкиных был послухом, по крайней мере, восемь раз.

Третье поколение Никифоровых в общей сложнос­ти насчитывало девять человек. Они появились в мона­стырских грамотах между седьмым десятилетием XV в. и тридцатыми годами XVI в. Один из них, Константин Михайлович, был первым из Головкиных вкладчиком Троице-Сергиева монастыря (27.07.1475-17.09.1478 гг.). С начала до сороковых годов XVI в. все девять сыновей Ивана Онисимова сына Головкина сохранили весьма тес­ные связи с Троицей. Старший, Семен, например, по­явился в монастырских грамотах восемь раз: в 1499/1500, 1527 и 1533/34 гг. в разъезжих, в 1527 г. в купчей, в двух грамотах 1532/33 г. Семен был послухом. Его братья Ан­дрей и Борис Ивановичи по благословению (по духов­ной?) своего отца в 1504 г. пожертвовали Троице-Сергиеву монастырю пустошь Язвище. В 1509/10 г. они ссудили с монастырских крестьян села Присек участки той же пустоши. Но когда-то, до того как в 1534/35 г. он готовил свою духовную, Андрей постригся в Троице-Сергиевом монастыре, в иноцех Андреян. В документах, относящих­ся к первой трети XVI в., также обнаруживается целый ряд Головкиных, или послухов, или писцов, которые не были прямыми потомками Онисима или Никифора.

Четвертое поколение Головкиных было числом двад­цать семь, двадцать один из них Онисимовичи, осталь­ные Никифоровичи. В периоде между самой ранней грамотой 1499/1500 г. и последней 1576/77 г. имена их появились как участников или послухов в двадцати двух грамотах, в том числе шести купчих, трех разъезжих, трех духовных, девяти данных и одной закладной. Докумен­ты, связанные с пятым поколением, относятся к пери­оду между 1527 и 1577/78 гг. Однако в пятом, казалось бы, что род Никифоровых вымер. Из двадцати трех Головкиных пятого поколения можно установить с уве­ренностью личность двух Никифоровых, но только по женской линии. Это Кузьма и Андрей, сыновья Филип­па Кожевникова и его жены Авдотии Ивановны Голов­киной. В 1510/11 г. с матерью Кузьма и Андрей продали деревню Обабково Троицкому посельскому в Присеках старцу Прохору. Деревня Обабково принадлежала отцу Авдотии, Ивану Михайловичу Головкину. В 1525/26 г. и в следующем году Кузьма послухом подписал купчие грамоты: «Кузьма Филипов сын Головкин», а не «Кожевников». Всего пятое поколение приняло участие в сем­надцати актах. Многие из них были те самые грамоты, в которых мы встретили Головкиных четвертого поколе­ния. Надо добавить, что в кризисе, который начинался с середины шестидесятых годов, характер экономичес­ких отношений между обоими поколениями и монас­тырем изменился. Количество земельных вкладов Го­ловкиных монастырю выросло почти в два раза (от семи до двенадцати). Головкины написали с монастырем пер­вую закладную грамоту. В то же самое время, свидетельствующее о более широком кругозоре этих поколе­ний Головкиных, можно указать, что купчие, для которых Кузьма Головкин был послухом, произошли в Москов­ском уезде. Дальше, вероятно в 1571/72 г., Оникей (Иосиф?) Гаврилович Головкин дал вкладом в монас­тырь свою деревню в Костромском уезде. В актах XVI в. (с 1546 г. по 1596 г.) шестое поколение упоминалось, по крайней мере, двенадцать, а, возможно, и четырнадцать раз, а седьмое – один или два раза. Насколько мне изве­стно, эти поколения добавили к земельным вкладам Го­ловкиных только два. Причина – закон 1584 г., запре­тивший приобретение церковью земель. Веселовский пришел к выводу, что к этому времени вследствие кри­зиса Головкины отдали Троице последние участки своей вотчины в Бежецком Верхе. «Разорясь, – продолжал Веселовский, – они (Головкины) поступали в монас­тырские слуги и в конце концов находили себе приют среди братии в хозяйстве монастыря». Хотя инок Андреян был первым Головкиным в Троице, Веселовский особенно указал на Евфимия Дмитриевича Головкина шестого поколения, который постригся в 60-х годах XVI в., в иноках Евстафий. Ирония его жизни была в том, что, как троицкий келарь с 1571 г. по 1581 г. и с 1583 г. по 1593 г., он управлял фондом монастырских земель (и значительно добавил к нему) во много раз большим, чем последние владения Головкиных в Бежецком Верхе, пе­редачей которых монастырю он заведовал. В это время и Евстафий накопил частное богатство достаточного размера, чтобы дать монастырю денежные вклады на сумму в 1500 рублей. Евстафий, как мы знаем, был важ­ным общественным деятелем. В 1583 г. он был одним из трех троицких старцев, которые приняли от царя Ива­на Грозного особый вклад в память о его покойном сыне. Он также был членом Земского VII собора 1598 г., кото­рый выбрал царем Бориса Годунова.

В связи с этим не нужно забывать, что, судя по его вкладу в Троице-Сергиев монастырь в 1579/80 г., Иван Дмитриевич Головкин, по всей вероятности, брат тро­ицкого келаря, как-то приобрел значительные владения в Московском и в Дмитриевском уездах. Не стоит так­же забывать других Головкиных, которые нашли свои судьбы в Троице или приписных к нему женских мона­стырях. Например, по духовной Якова Семеновича Го­ловкина он просит, чтобы постригли дочь его Евфросинию в Хотьковском монастыре в Радонеже, если она не выйдет замуж. Не была ли она «сестрой Евфросинией», по которой старец келарь Евстафий в 1586 г. дал Тро­ице 50 рублей? Т. В. Николаева нам сообщила, что как Евстафий (в 1603 г.), так и Иосиф (=Осип?=Оникей Гав­рилович) Головкин (в 1580 г.) и Евфросиния (в 1585 г.) были похоронены «у Сергия в Троицком монастыре». В 1569/70 г. в результате данной грамоты монастырь при­нял на службу с обещанием постричь Ратмана Тимофее­вича Головкина, двоюродного брата Якова. В той же са­мой грамоте сказано: постричь Бориса (Калимета), пятого Головкина. Наконец, мы знаем, что старец Вельямин Головкин в 1576 г. дал вклад в монастырь 30 руб., два коня и мерин, и в 1596 г. другой Головкин, старец Иона, дал вклад в монастырь 50 руб. «за то ево написали в сенадики с сельники»; также «за то ево приняли в служки», он дал 10 руб. «за сына своего Ивана».

В соответствии с изучением трансформации эконо­мического и социального статуса Головкиных возвраща­юсь к самому раннему исследователю, Н. П. Лихачеву. Это он заметил, что род Головкиных, исчезнув как род мест­ных вотчинников в XVI в., вновь появился на высоких уровнях государственной службы в XVII-XVIII вв.

Нельзя завершить исследование объединяющей силы места, где лежали мощи преподобного Сергия, не уделив внимание роли Троице-Сергиева монастыря в развитии русской культуры. Вопрос, конечно, сложный и много­сторонний. Все-таки, я думаю, что через исследование грамотности Головкиных можно осветить некоторые сто­роны этого вопроса. К счастью, монастырские акты со­держат обильные материалы для исследования такого сорта. Акты иллюстрируют переход Головкиных от мира «устной культуры» к миру, по большей части, определя­емому письменным словом. Значение этого приобще­ния огромно. Устная культура – временная, потому что она зависит от продолжительности человеческой жиз­ни или от прочности человеческой памяти; письменная культура имеет постоянство, которое в случае Троице-Сергиева монастыря сложилось в форме архива. С тече­нием времени устная культура ослабляется, а письмен­ная культура имеет вид подлинного, достоверного описания событий. Устная культура по существу своему – местная, потому что она зависит от постоянных встреч людей; с другой стороны, письменная культура «порта­тивная». Легко послать документ куда-то или разослать его по всей стране. Так только с употреблением пись­менного слова можно построить аккуратную историю рода, или общества, или народа. Самое важное, грамот­ность создает возможность дать общую культуру всему народу.

Насколько мне известно, троицкие монахи в Присеках не учили Головкиных писать. Но до какой-то сте­пени монастырь настаивал на том, что надо записывать свои земельные дела, в связи с чем участники таких сде­лок ознакомлялись с письменными документами. Мож­но представить себе, что грамотность была не нужна пер­вым Головкиным, которые принимали участие в делах с монастырскими посельскими старцами в Присеках. Они не присутствовали вместе со своими родственниками послухами тогда, когда слушались подробности дела. Но позже, когда делами занялось следующее поколение и троицкие старцы представили относящиеся к делу гра­моты, Головкиным стало необходимо уметь читать и, впоследствии, писать. У нас нет никаких данных о гра­мотности первых Головкиных, Онисима и Никифора. И во втором поколении из пяти Головкиных только старший Онисимов, Иван, был грамотным. Грамот­ность третьего поколения Головкиных едва ли была луч­ше. Из двадцати трех подписывал акты только Семен, сын Ивана Онисимовича. Но в это время другой Голов­кин неизвестного родства Федюня Захарьин сын под­писал послухом три акта.

Со второго десятилетия XVI в. количество грамот­ных Головкиных в последующих поколениях сильно увеличилось. Писали или подписывали грамоты тринад­цать из двадцати четырех или пяти Головкиных четвер­того поколения. Также муж Варвары Григорьевны Го­ловкиной Елизарей Иржевский был грамотным. По линии Ивана Онисимовича Даниил и Игнатий из че­тырех сыновей Семена вместе написали или подписали двенадцать грамот, и двоюродный брат их Василий Гри­горьевич Головкин сам прибавил одиннадцать. Грамотные у Никифоровых встретились в первой трети XVI в. только в лице Михаила (Останка) Даниловича Го­ловкина. До конца XVI в. грамотность такого рода в следующих поколениях Головкиных оставалась более или менее постоянной. Возможно установить личнос­ти тридцати пяти Головкиных, из которых шестнадцать были грамотными. Например, цитирую данную грамо­ту 1565/66 г., которую написал Некрас Иванович Голов­кин. Владельцы Троицкой вотчины деревни Микитина были его тетки и двоюродные братья: Феодосия, жена Осипа Нечаева Григорьевича, и ее сын Несвита, Орина, жена Ивана Григорьевича, и ее сын Александр. Послу­хами были семь Головкиных: Пятой и Шестой Алексан­дровичи, Облез и Иван Григорьевичи, Никита Гаври­лович и Дмитрий Суморокович. Из них только Никита не подписал грамоту.

Таким образом, мы описывали уровень грамотнос­ти, который можно охарактеризовать как «функцио­нальный», или узкий, в том смысле, что употребляемый язык был очень формальный. Нельзя предполагать из актовых данных, что Головкины в Бежецком Верхе были действительно грамотными на уровне «высокой куль­туры», то есть умели читать и понимать, не говоря уже о письме, например, хронографии или труды отцов Цер­кви. Но существуют данные о том, что, по крайней мере, один Головкин достиг высокого уровня учености. Это был троицкий келарь Евстафий.

Как утверждала Николаева, Евстафий написал две иконы преподобного Сергия, одну в 1588 г., связанную с сооружением нового сергиевского саркофага, вторую в 1591 г., на которой было изображено заступничество Сер­гия, к рождению у царя Федора Ивановича и царицы Ирины наследника. Чтобы выполнить эти поручения, Ефстафию надо было быть знакомым и с житийной ли­тературой о Сергии, в том числе с рассказами, в которых святой заступился за рождения царственных наследни­ков, и с иконописной традицией изображения событий из жизни святого. 

В заключение я хочу предположить, что, когда Евфимий Дмитриевич Головкин из Бежецко­го Верха стал троицким старцем Евстафием и позже ке­ларем, тогда под крышей монастыря он стал не только человеком знакомым с развивающейся высокой русской культурой, но и человеком, который ее создавал.

Дэвид Миллер

Источник: Троице-Сергиева Лавра в истории, культуре и духовной жизни России / Материалы международной конференции 29 сентября – 1 октября 1998 г. М.: Подкова, 2000. - С. 7-23.