К 60-летию со дня преставления иеромонаха Гавриила (Лихоманова; † 27.07.1964)

Иеромонах Гавриил (Лихоманов)

Иеромонах Гавриил (в миру Григорий Александрович Лихоманов) родился в 1886 году в деревне Шеболты Вологодской губернии в благочестивой крестьянской семье, родителей звали Александр и Иулиания. Образования не получил, так как с малых лет приходилось много трудиться по ведению домашнего хозяйства. В возрасте двадцати трех лет, в 1909 году, поступил послушником в Тотемский Спасо-Суморин монастырь.

Заветное стремление Григория послужить преподобному Сергию исполнилось в 1912 году, когда его приняли послушником в Гефсиманский скит при Лавре. Но уже через два года он был призван в действующую армию и в одном из боев попал в плен. Неоднократно пытался бежать, скрываясь в глухих лесах и на болотах, но его ловили и снова отправляли на каторжные работы. В плену Григорий пережил ужасные испытания, голод, побои и издевательства от немцев.

Игумен Израиль (Андреев)

В 1919 году он вернулся в город Сергиев. Лавра была закрыта, и Григорий поступил в Гефсиманский скит, который существовал под видом трудовой сельскохозяйственной артели. В скиту нес послушание портного. Духовным отцом Григория стал игумен Израиль (Андреев), под руководством которого молодой человек учился основам монашеского делания и возрастал духовно. В 1923 году Григорий был пострижен в рясофор. В течение нескольких лет был келейником священномученика митрополита Петра (Полянского), сопровождал его в ссылку.

Братия Лавры. Фото конца 1960-х – начала 1960-х годов

После 1926 года Григорий Александрович был репрессирован и какое-то время находился в тюрьме или ИТЛ, но точные даты и место его заключения неизвестны. После открытия в 1946 году Лавры вернулся в обитель и в 1948 году был пострижен в мантию с именем Гавриил. 24 декабря 1950 года был рукоположен во иеродиакона митрополитом Ленинградским Григорием (Чуковым) в Трапезном храме Лавры. 11 января 1953 года Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий I рукоположил его в сан иеромонаха.

Братия Лавры. Фото 1960 года

В Лавре отец Гавриил нес послушание портного, а также трудился за свечным ящиком. К отцу Гавриилу с почтением относились и монахи, и прихожане обители.

В последний день своей жизни иеромонах Гавриил причастился Святых Христовых Таин и после полудня тихо отошел ко Господу. Погребен на Северном городском кладбище Сергиева Посада.

Архимандрит Иосиф (Евсеенок, в схиме отец Иосия)

Об отце Гаврииле делился воспоминаниями архимандрит Иосиф (Евсеенок, в схиме отец Иосия; † 1970), ближайший сподвижник старца еще с первых лет монашества в Гефсиманском скиту: «53 года прослужил старец Гавриил в монашеской жизни в лучших условиях воспитания монашеского духа, воспитывался у лучших старцев ХХ века, от которых усвоил опыт борьбы с грехом и насаждение добродетелей, которые он оставил новому поколению монашества…

Пишущий эти строки был сподвижником отца Гавриила в Гефсиманском скиту, с самого начала нашей монашеской жизни, теперь последний представитель дореволюционного периода монашества Лавры, живой свидетель непорочной жизни и добрых нравов раба Божия отца Гавриила.

Гефсиманский скит

По его личному предсмертному завещанию я с радостью надежды на вечную его жизнь отпел его соборно, при участии всей братии Лавры, по монашескому чину, в присутствии многих мирян. За его святую жизнь народ любил его и наполнил Духовской храм. Также, по причине его маловместительности, много людей было и вокруг храма. Большинство из них терпеливо ожидали на площади Лавры, чтобы воздать последний долг поклоном и прощением.

После отпевания длинною вереницей шел народ за гробом. Многие заранее уехали на кладбище на общественном транспорте и там многочисленной толпой встречали гроб отца Гавриила. Святая жизнь покойного многих воодушевила на мужественное и ревностное хранение нашей православной веры, терпение, трудолюбие и подражание добрым его делам, чтобы несомненно получить милость Божию и наследовать вечную жизнь в Царстве Небесном».

Архимандрит Тихон (Агриков)

Архимандрит Тихон (Агриков, в схиме отец Пантелеимон) также вспоминал старца с большой теплотой и любовью. Вот что он писал об отце Гаврииле:

«Отец Гавриил был портным в Лавре преподобного Сергия. И кто только ни носил сшитые им когда-то подрясник, или рясу, или мантию, или еще что-либо подобное!

За двадцать лет службы в Лавре преподобного Сергия отец Гавриил одел сотни, может быть, и тысячи духовных лиц в сшитые его руками одежды.

Если говорить о жизни отца Гавриила до Лавры, то эта жизнь, как большая повесть, изобилующая многими приключениями, трудностями и опасностями, граничащими со смертью. Отец Гавриил в Первую мировую войну был в плену. Не один раз пытался бежать. Его ловили и снова отправляли на каторжные работы. Он переносил ужаснейшие испытания, голод, побои и издевательства от немцев. Не одни сутки просиживал он где-нибудь в яме или скрывался в глухих лесах, на болотах, прячась от врагов. Очень уж тяжек был этот плен в тылу у неприятеля. С какой глубокой благодарностью вспоминал отец Гавриил о своих благодетелях – поляках и австрийцах, которые, сострадая пленным русским солдатам, приносили им в лес картошку, хлеб, молоко, одежду и прочее. Как они на ломаном русском языке объясняли им, что в их деревне засели немецкие солдаты, которые рыщут везде, чтобы найти “руссиан” – беглых солдат, наказать их и снова отправить на каторжные работы. Ведь вот оно, добро-то, сделанное кому-либо, никогда оно не пропадет даром.

Отец Гавриил жил совсем рядом с моей келией, всего через две двери, потому часто бывал у меня. И когда выпадала свободная минутка, обязательно рассказывал про свои прошлые скитания, про хороших и добрых людей, вспоминает и плачет: “Отец мой милый, – сквозь слезы начнет он говорить, – какие же тогда были люди, какие крепкие верой и благочестием, а какие смиренные-то, а теперь посмотришь, что за народ пошел, молодежь-то какая? Наши отцы-то, помню, нам и онуч старых не давали, все босиком ходили, а мы теперь все шелка, да шерсть носим, а ведь монахи”, – и заплачет, бывало, старец, сидит, всхлипывает, утирается тряпочкой. И как жаль станет батюшку, отца Гавриила, а вместе с тем и страшно сделается от его простых, прямо-таки проницательных слов. Ведь и вправду сказать, какие были наши отцы и какие стали мы?

Старец любил все простое, естественное, не цветастое, не пестрое, сам он ходил во всем скромном, бедном – монашеском и такой идеал старался привить другим, особенно молодым монахам.

А какое самоукорение, самоосуждение было у отца Гавриила! Стоило ему только в чем-либо ошибиться или забыть, на какое место положил катушку с нитками, как он уже вслух укорял себя: “Эх ты, кулёма (это его обычное выражение), да что же это ты все стал забывать да обмишуриваться?” И хлопал при этом себя по голове.

Будучи крепким и хорошо сложенным физически, отец Гавриил, как истинный монах, постоянно боролся с собой, со своими немощами и держал себя строго. Старец очень мало кушал с братией. Ему некогда было рассиживаться в трапезной и ждать, когда принесут, да когда все пообедают. Ему каждая минутка была дорога. Куча скроенных одежд всегда лежала, ожидая шитья. Братия один за другим шли в его полутемную мастерскую и толклись там, подзадоривая старца скорее сшить подрясник или залатать худую мантию. По этим же причинам отец Гавриил совсем мало бывал и за богослужением, и только в большие праздники он надевал свою простенькую рясу, засаленный клобук, неизменные грубые сапоги и шел в храм на послушание за свечной ящик.

Не знаю, чем я особенно завоевал расположение отца Гавриила, только помню, что ко мне он относился как-то особенно нежно, с доверием. Я еще был послушником в Лавре, это в первые годы моего служения (1952–1953). И вот ведь до сих пор помнится, как однажды, в какой-то большой праздник, после богослужения пришли мы на братскую трапезу. Я тогда боялся руку протянуть и взять что-либо со стола, даже за обедом. Старец, видя мою робость и беспокоясь, что я останусь голодным, все подвигал ко мне поближе то хлебушка, то тарелку с кашей, то свой паек сахара бросал незаметно в мою кружку. А когда выходили из-за стола, то всегда почти у меня в кармане подрясника оказывались или конфетка, что подавали в праздник к чаю, или пряничек, или ватрушка, словом, что-либо сладенькое, праздничное. Я догадывался, что отец Гавриил сам этого не ел, а мне тихонечко в карман совал. И это меня всегда глубоко трогало. Даже теперь, вспоминая об этом, не могу удержаться от слез. Какие же были добрые, простые души, какие святые и милые!

Отец Гавриил был выше среднего роста. Стройный, широкоплечий, с открытым русским лицом, добрыми глазами и большой бородой с проседью. Ходил он всегда размашисто, быстро, бодро и не боялся никаких тяжестей. Часто он сам ездил в Москву на попутной машине или даже на электричке и оттуда вез целый воз купленного материала или сапог, тапочек, фуфаек, белья. Так заботился старец о братии Лавры: надо было всех обуть, одеть, чтобы никто ни в чем не имел нужды.

С особым сожалением вспоминаю о том, что старец целых двадцать лет проработал в полутемном помещении. А работа его требовала светлой и просторной комнаты. Он почти всегда имел дело с электрическим светом – и днем и ночью. Мастерская вся завалена была худыми сапогами, рваными подрясниками, стоят три-четыре поломанные ножные швейные машины; воздуха совсем нет, и он, труженик милый, безропотный ангел, копается, шьет, не зная отдыха ни днем ни ночью. “Батюшка, да ты отдохни хоть немножко, – скажешь ему, – ведь все-то все равно не переделаешь”. Старец остановится, поднимет усталое лицо, поправит очки, посмотрит да и снова сгорбится за своим делом. “Отдохни, говорю”, – в самое ухо крикнешь ему. Закивает головой отец Гавриил да и скажет, бывало: “Отдохну, отдохну, вот скоро надолго отдохну”.

 Могилка отца Гавриила на старом кладбище Сергиева Посада

Наверное, за год или полтора до смерти, отца Гавриила и его мастерскую перевели в другое место, более светлое, просторное. Старец с неохотой шел на новое место. Он как будто чувствовал, что ему остается совсем мало времени жить и трудиться. Через силу перебравшись, он как-то стал еще больше болеть, часто лежал в уголочке на своей койке и не мог встать. У него держалась температура, которая не спадала ни днем ни ночью. Редко, но я навещал старца на его новом месте. “Ну как, батюшка, здесь живется?” – спрашивал его. “Опять импература, – ответит он тихо, – и откуда только она берется”. Слово “температура” старец никогда правильно не выговаривал, говорил “импература”. Однажды, лежа на койке, тихонечко сказал мне: “Я хочу тебе оставить на память этот посох” (а посох-то был подарен ему митрополитом Крутицким Петром, когда отец Гавриил был у него то ли келейником). Я тогда ответил, что, дескать, “ладно, батюшка, потом, ведь ты еще поживешь”. И еще что-то из святынь старец хотел мне отдать, но я ничего не взял. Мне просто не хотелось этим признавать, что старец скоро умрет. А сейчас вот жалею, что от отца Гавриила у меня ничего не осталось на память. Хотя, когда он еще был поздоровее, то сшил мне две рясы: зимнюю и осеннюю. И вот теперь, когда надеваю их, так и вспоминаю моего милого труженика, старца иеромонаха Гавриила, которого уже нет здесь с нами, – оттрудился, отмучился и ушел на вечный покой».

Основные источники: Пострадавшие за Христа на Радонежской земле в годы гонений и репрессий ХХ века. Синодик с краткими биографическими справками [в 2  т.] / Сост. иером. Пафнутий (Фокин).  Сергиев Посад: СТСЛ, 2021 Т. С. 150–151; Тихон (Агриков), архим. У Троицы окрыленные. Воспоминания. 2-е изд., испр. Сергиев Посад: СТСЛ, 2012. С. 566–575.