На день Успения Пресвятыя Богородицы

СЛОВО

НА ДЕНЬ УСПЕНИЯ ПРЕСВЯТЫЯ БОГОРОДИЦЫ

Кто же есть человек, иже поживет и не узрит смерти, когда и сама Святейшая Дева, матерь Христа Господа, общею всем преставилась кончиною? Человека, ежели по природе разсуждать, обыкновенно смертный случай паче всего устрашает. Да и страх сей, едва ли все страхи не превосходит. Ибо, когда мы боимся болезней, мучений, нещастий; не для инаго чего боимся, как что они все, сокрушая тело, готовят дорогу к смерти.

Когда же страх смерти для природы есть ужаснее всего, то по тому праздник сей должен быть для нас всего вожделеннее и радостнее. Ибо видите, что церковь скорбит ли о смерти Пресвятыя Девы? Оплакивает ли Ея блаженную кончину? Никак! Она препровождает Ее к небеси пениями радостными, и празднуя Ея святую кончину, составляет торжество веселия. А по сему видно, что смерть, по благодати Евангелия, есть совсем иное, нежели что она есть по природе. Но можно ли природу переменить, и каким образом; о сем мы теперь благочестиво помыслим, и тем почтим блаженную кончину празднуемыя нами, и самих себя противу страха смертнаго укрепим и ободрим.

Ежели о смерти и по природе разсуждать, кажется, она страшна не сама по себе, но по нашему одному воображению и пристрастию. Ежелиб она была страшна сама по себе, то как же мы видим, что некоторые люди, пристрастно любя мирскую славу, охотно идут на военные подвиги, и небоязненно стремятся в самыя челюсти смерти? Оставляют они жену, детей, имения, и так сказать, добровольно ищут смерти с великим восторгом. Ежелиб смерть была страшна сама по себе, то как же мы видим, что некоторые люди, пристрастившись к снисканию богатства, вступают в дальныя опасныя путешествия, преплывают пучины и бездны, и почти на всяком месте сречаются с смертию и не боятся. Оставляют все, имея впрочем не только нужное, но и довольное пропитание, и так сказать, прелазя смертные случаи, силятся достать богатство, которое, не льзя сказать, чтоб было для них необходимо нужное. Не нужды какия, но одно свое непомерное пристрастие тем удовольствовать тщатся.

Ежели в таковых обстоятельствах человек небоязненно взирает на смерть; то как же можно почесть, чтоб она была сама по себе страшною? Она таковою представляется, как кто об ней воображает и думает. Перемени мысли, которыя тебе смерть представляют страшною; тогда и она иною тебе покажется.

Но здесь всяк благоразсудительный может сказать, что смерть по воображению ложному и по пристрастию человеческому может показаться не страшною: но ежели об ней разсудить без пристрастия и со основанием, не льзя, чтоб она для человека страшною не показалася. Как! ежели тщетное воображение и пристрастие сильны страх смерти уничтожить; то как же бы здравый и основательный разсудок сего учинить не мог? Не постыдно ли бы было сие для природы нашей, чтоб разум в ней меньше действовал, нежели пристрастие? Подумай, как здравое разсуждение смерть себе представляет.

По природе всякая вещь, которая имеет начало, должна иметь и свой конец. Сие устроено Творцем премудрым. Он дал начало; Он уставил и конец. Ежели ты приемлешь с радостию, когда человек раждается: почто же скорбишь, когда человек, рожденный смертным, своего конца достигает? Ежели начало на премудрости основано; то непременно и конец. Но ты начало приемлешь с радостию; а по тому почитаешь его делом премудрости и благости Божия; а о конце скорбишь, аки бы уже тут не доставало у Бога премудрости и благости. Сего никак с разумом согласить не возможно. Каково начало, таков должен быть и конец: ибо и то и другое есть дело единыя премудрости и благости безконечныя. Радуешься ты о рождении человека: не скорби и о кончине его: да не покажешься оскорбляющим Бога, аки бы Он устроил доброе вещи начало; а не мог, или не умел устроить добрый для нее конец. Может ли тварь столь дерзновенно и неосновательно мыслить о Творце своем?

Но притом не оставь и в сем приметить премудрость и благость Божию. Ведая Бог, что ты по слабости своей можешь страшиться смерти, помалу и нечувствительно к оной тебя приуготовляет. Состав твой телесный помалу начинает жестеть, чувства притупляться, вкус ослабевать, пропадать охота к веселостям; наступает старость, дряхлость, и все вещи уже представляет тебе неусладительными и непривлекательными: сам себе становишься в тягость; так, как может быть и другим. Что все сие? Не есть ли действие благаго промысла Божия, чтоб конец твой сделать для тебя не столь страшным; и почти нечувствительно и помалу к тому тебя приготовить.

По сему разсуждению, толико сродному, нам смерть должна казаться еще меньше страшною, нежели как оную представляет одно воображение и пристрастие. Воображение и пристрастие представляют нестрашною и ту смерть, которая есть насильственна: как на пример, преждевременно и безвременно умереть на войне, или утонуть в море. Так почему же благоразумие может представить ту смерть страшною, которая есть природна, созревшая, промыслом помалу предуготованная, и тихо очи наши закрывающая? Нет! должны мы смерть сречать с небоязненным духом, и заклад, который на время от Творца приняли, с радостию Ему возвращать. И сие разсуждение есть на природе нашей основано.

Но приступим уже к благодати. Пусть будет кончина наша таковым образом не страшна. Но человеку остается еще при сем и о другом подумать с великим уважением. Я умираю: не сумнюсь, что тело мое разрушится и обратится в прах. Сие я вижу на всех подобных мне. Но что же с душею моею будет? Умрет ли и она вместе с телом? Я сколько нибудь усматриваю, что она есть иное от тела существо, и тлению не подлежит. Как может згнить разум? Как может згнить совесть? Ежели же подлинно и душа умирает, горе мне, скажет добродетельный муж, ибо все мои подвиги и добродетели в пользу общую и ближняго подъятые останутся без воздаяния, и как будто напрасно я честности и непорочности держался; а мир за все то мне весьма худо заплатил. Ежели же душа не умирает; горе мне, скажет грешный человек: ибо за все свои худыя дела должен дать ответ, и правосудие вечное и неизменное конечно не оставит их без наказания. Что же делать и тому и другому? Добродетельный муж будет окаевать всю свою жизнь и весь свой честности подвиг; а беззаконный человек ожесточится, или лучше решится отвергать безсмертие души, нежели страхом ответа и правосудия Божия себя отягощать.

О вера святая! о Евангелие утешительное! Подайте помощь и тому и другому, и укрепите ослабевающую природу. Добродетельнаго ободрите надеждою воздаяния и лучшею по смерти жизнию: грешника укрепите верою и облегчите его покаянием: уверьте его совесть, что и грешника кающагося милосердие Божие причисляет к лику праведных. Природа и разсудок конечно в сем случае сами по себе слабы. Для них будущее весьма сокровенно. Сию завесу открывает благодать Христова; по открытии которой отверзаются небеса со всею славою, уготованною прежде сложения мира для избранных Божиих. Природа, ежели не совсем ослабла, может представить нам смерть нестрашною. А благодать Евангельская не только смерть представляет нестрашною, но и вожделенною. Природа может представить смерть, что все суеты и бедствия жизни сея ею кончатся: а что далее будет, она не проникает. Но благодать, с окончанием сует и бедствий, выводит новую, вечную, всерадостную жизнь; благая, яже око не виде, ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша: одним словом, соединяет человека с Богом столь близко, что смертнаго даже боготворит; как уверяет Апостол: егда же явится Христос, подобни Ему будем: ибо узрим Его, яко же есть (1 Иоан. гл. 3, ст. 2).

И для сего-то мы, Христиане, смерть праведных и верных не оплакиваем, но с радостию оную празднуем. Язычники сего не зная, и себя оплакивали, и о других рыдали неутешно. Христиане с пениями умершаго предпосылают ко гробу, веруя несумненно, яко и дух его преходит прямо в недра Божия, и тело в уставленное время воскреснет во славе.

Блаженная и непорочная в женах, Пресвятая Дево! прости мне, что я недостаточным своим словом дерзнул уверять себя и других, чтоб не бояться смерти. На что сие, когда Твоея блаженныя кончины всерадостное торжество, днесь совершаемое, всех доказательств есть сильнее? Кто не утвердится в вере Твоим святым примером? Кто не ободрится умирая, когда вооружит себя Твоею блаженною кончиною? Лучше нам призвать днесь Твое благословенное имя, да благодатию Рожденнаго от Тебе, умершаго за нас и умертвившаго нашу смерть, и поживем богоугодно, и преставимся благочестиво. Аминь.

Говорено в Троицкой Лавре в Успенском соборе, 1793 года, Августа 15 дня.