Слово в неделю четвертую великаго поста

XXII. СЛОВО

В НЕДЕЛЮ ЧЕТВЕРТУЮ ВЕЛИКАГО ПОСТА.

Я приступаю к богодухновенной с вами беседе; а вы к слушанию оныя. Но вот, ежели всегда, теперь особливо должен нас в страх привести дух немый и глухий, о коем нынешнее Евангелие проповедовало нам. Ибо какая беседа, когда уста и язык духом немым связаны? какое слушание, когда уши духом глухим заграждены? душе немый! не дерзай прикасаться языка моего, боясь не моих недостойных слов, но страшась глагола Божия, моим языком проповедуемаго. Душе глухий! удалися от сих слушателей, именем Господним запечатленных. А паче ты Душе Святый, немыя уста и слухи отверзающий! отжени от рабов Твоих лукаваго и злобнаго духа глухаго и немаго.

Не о телесной здесь глухоте и немоте должны мы разуметь. Ибо в теле нашем глухота и немота хотя есть прискорбное приключение, однако оное прямым несчастием почитать не можно. Оно не погубляет нашея души, и не подвергает гневу Божию. Кто может почесть человека преступником и грешником за то только одно, что он телесно глух и нем? Сие приключение есть не произволения, но природы Божиими судьбами управляемыя. Опасны и страшны немота и глухота душевныя. Какой ужасный случай, когда душа отвергает слышать истинну, и гнушается оную произносить языком! Язык безпрепятственно все говорит; единаго только добраго не хощет или не может произносить: уши свободно все слышат; единаго только добраго слышать не хотят или не могут. Сей случай есть самый страшный. Изъясним мы, в чем оный состоит, и от чего приключается. При чем само собою откроется, что глухота и немота телесная гораздо суть сноснее, нежели иметь язык и слух на зло отверстые.

Язык есть орудие открывающее сокровенныя мысли нашея души: а слух есть орудие, которое вносит в нашу душу разныя о вещах понятия. Между языком и слухом есть то различие, что языком мы не должны произносить, разве токмо истинну и правду: а слухом можем слушать слова и не истинныя и развратныя; однако не с тем, чтоб оныя почитать за истинныя: но чтоб их узнав, обличить и от вреда оных предостеречь и себя и других.

И так язык тот весьма есть красноречив и сладостен, которой говорит истинну. Нет нужды тут в витийстве слов, ни в хитростных правилах красноречия. Непорочная простота истинны еще лучше простотою слов объясняется. Лож и обман требуют витийственнаго сплетения слов. Ибо сами собою не будучи сильны убедить человеческое сердце, прикрасою слов оное обманывают. Премудрость Божия, говорит Апостол, не состоит в спорливых человеческаго мудрования словах, но в простоте слова заключает дух и силу (1 Кор. гл. 2, ст. 4). Не имеет нужды ни учитель ученикам, ни родитель детям, ни господин рабам давать свои наставления по правилам красноречия. Довольно, ежели они им изъяснят истинну самою открытою слов простотою. Таковый язык при своей простоте не только есть красноречив, но и любезен и свят. Им говорит самая добрая душа; да и говорит им тоже самое, что глаголет святейший Бог.

О сколь сладостен и любезен язык, когда им родитель детей своих наставляет страху Божию и нравам добрым, когда государь произносит им полезные законы, когда судия им объявляет неповинному оправдание, и обиженному удовольствие. Но всего любезнее и священнее есть язык пастыря среди церькви истинну Божию проповедающаго. Его слово имеет превосходную цену, не само по себе, то есть, не по красноречию своему: ибо сие есть маловажно. Но по важности истинны небесныя, и по величеству лица Божия, кое он представляет. Говорят пророки; но не говорят: сия глаголем вам; но сия глаголет Господь. Ибо в лице их Сам Бог берет на Себя для нас учительство. И для того Апостол проповедание слова Божия называет священнодействием (Рим. гл. 15, ст. 16).

Так может ли тут быть дух немый, где языком своим говорим мы одну истинну? Никак! дух немый обладает языком лжеца, лицемера и клеветника. Сколькоб их язык ни был многоглаголив и красноречив, но совсем тем по истинному разуму они суть немы; да и немотою самою бедственною. Язык лживый, лицемерный и клеветнический есть беззаконное и самое превратное орудие. Беззаконное потому, что им, яко змииным жалом, смертоносно уязвляется ближний: а превратное потому, что по учреждению Божию язык должен быть истолкователем наших мыслей: но лживый язык иное говорит; а иное в мысли содержит. И так он естество раздирает, и не может почитаться орудием до состава нашего принадлежащим, а от духа немаго привешенным к разстройству порядка естественнаго.

Таковый многоглаголивый язык, не сравненноб было лучше, когдаб он немотою связан был. Лучше не уметь говорить, нежели говорить лож, клевету и беззаконие. И для того слово Божие и не называет таковый язык языком; но иногда мечем острым, иногда ядом аспида, иногда гробом отверстым. Гроб отверст гортань их (Псал. 5, ст. 10). Но мечь, яд, ад могут ли почесться глаголющими, разве токмо орудием смертоносным? И сие сказано нами о духе немом.

Но не меньше зол есть и дух глухий. По естественному свойству от глухоты и немота происходит. Да и поистинне так. Ибо кто гнушается слышать истинну, тот не знает и говорить истинны. Слух тогда есть отверст и похвален, когда ученик слушает добрых наставлений своего учителя, Христианин своего пастыря, сын своего родителя, подчиненный своего властелина. Таковый слух есть Божественным орудием, которое душу наполняет богатством просвещения и святых правил. Хотя можем мы иногда слушать и не истинну и ложь; но не для того, чтоб их углублять в душе своей, а чтоб их ими же самими опровергнуть, и себя и других от вреда оных предостеречь. Однако сие дозволительно быть может одним просвещеннейшим и благоразумнейшим, которые истинну от лжи удобно различить умеют: а для простейших есть гораздо безопаснее, когда они от развратных слов и бесед слухи свои отвратят и заградят.

Таковых развратов не слушать не есть глухота, но слух самый отверстый и святый. А глухота прямая есть, когда кто слушает ложь, клевету, срамные разговоры, и перетолковывание вещей самых священных. Что тех слух, кои слушают позорныя беседы? Что тех слух, кои услаждаются слушанием, когда какое порочнейшее лице разслабленным от страстей гласом поет песню к единой страсти возбуждающую? Заслуживает ли таковая песнь, чтоб благоразумный и чистый слух отверст был ко оной?

О несмысленный и ослепленный человече! слух сам собою никакова услаждения чувствовать не может. Он есть только дверь душевная. Но душа услаждается не сладостию звуков, а сладостию силы в пении содержимыя. Ежели в пении заключается одно к страсти возбуждение, нет в сем никакова услаждения. Честная душа им только огорчается; ибо развращается. Возми ты в руки гусли Давидовы: бряцай пред Господем твоим на сих струнах Божественных. Воспой на них песнь победную в торжестве твоем над страстями своими. Сим пением услади слух твой: освяти душу. Сия музыка есть приятна самым Ангелам. Ибо учредитель оныя есть Дух Святый.

Но почемуже бы от сего сладчайшаго пения иные отвращали слухи свои, а обращают оные охотно к одним развратам. Сию задачу можем мы решить из слов нынешняго же Евангелия. По сказанию его человек содержимый духом немым и глухим в сей тяжкой болезни был издетска (Марк. гл. 9, ст. 21). Издетска. Сие слово достойно примечания. Ибо им ясно означается воспитание.

Доброе воспитание нужно, дабы не овладел кем дух глухий и немый. Ежелиже во младенчестве доброе воспитание пренебрежено, вселяется в того издетска дух глухий и немый, и укрепившись летами не может уже изгнан быть, разве чудотворным действием Божиим.

Какое бы было воспитание, ежелибы неповинные и непорочные младенцы и отроки поручаемы были в надзирание и наставление таковым, кои сами суть развращенны, и коих язык и слух давно духом немым и глухим связан есть. Да хотябы и учители были порядочны, но бедный ученик, несчастливый воспитанник вышед из училища, тотчас в домах и своих, и чужих, и во всяком обращении стречает тысящу соблазнов. Не видит он ни усерднаго упражнения в деле благочестия, ни прилежнаго должности прохождения, ни благоразумнаго в доме хозяйства. Не слышит беседы ни о законе Божием, ни о честности нравов, ни об общем благе. Сречает везде праздность, изобретение всяких способов к корысти; видит карты, комедии, ристания. Слышит разговоры выхваляющие только себя, а осуждающие всех: разговоры о псовых охотах, тонкия умствования о изобретении щегольства; а иногда и срамословия, и дерзския против святости закона хуления. Возможно ли, чтоб всем сим не заражалася младая душа юноши? И что пользы в училище, что пользы в церьковных священных поучениях, когда по выходе за порогом стречается тысяча соблазнов, и струя несколько здесь прочищенная паки оскверняется.

Теперь вообразив все нами говоренное, скажите, что есть сноснее, глухота ли и немота телесная, или таковое многоглаголание и таковое свободное слышание? Еще не зараженных сею болезнию младых отроков, потщимся с помощию Божиею предохранять от оной добрым воспитанием. А мы прибегнем к великому врачу, да возмет на себя наше лечение; и да свободит нас от глухоты и немоты душевныя, имиже весть судьбами. Аминь.

Говорено в Чудове монастыре Марта 30 дня
1785 года.