Слово на день Рождества Христова

НА ДЕНЬ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Потребна зело просвещенная мысль, чтоб могла понять ныне празднуемое таинство. Сколь ни есть недостаточно наше о Божестве понятие; однако то вместительно нашему разуму, что Бог есть существо пресовершенное, величайшее, неограниченное; а напротив не токмо человек, но и весь мир, в сравнении с ним, есть некоторая малая пещинка, или одна капля противу целаго окиана. Однако со всем тем вера Христианская научает нас, что сей величайший и непостижимый Бог в едино время явился на земли в нашем виде, родился, жительствовал с нами, понес все нужды нам свойственныя, а наконец и умер, и естество наше тленное и ничтожное осталось на веки с Божеством в соединении неразлучном.

Ведаю, что сие превосходит понятие наше: ведаю же и то, что некоторые или излишно надеясь на свой разум, или ограничивая своим умом всемогущую силу, или не понимая величества благости Божия, или не чувствуя действия любви Его в сердце своем, всему тому не верят, и вымыслом человеческаго ума почитают.

Но для чего не верить? Для того, де, что я того не понимаю. Да разве Бог не иное что может творить, как только что понимает человек? Да разве Его всемогущая сила обязана не преступать тесные пределы понятия нашего? О! сколько должно быть ослаблено могущество Вышняго, естьли оно не более может простираться, как сколько простирается понятие наше! О сколь многия и великия и в самом естественном порядке дела и таинства должны погибнуть, естьли им и быть не льзя, коли их мы не понимаем! оставим безчисленные таковыя примеры. Воззрим на одно солнце.

Сие огненное тело тысящу крат есть больше всея земли. Понимает ли мысль наша, как сие огромнейшее тело чрез толико веков доселе горит, и не згарает? Имеет ли сей солнечный огнь что ни есть для своего питания? Ежели не имеет: то как по нашему понятию может какое-либо тело гореть без питания? Ежели же имеет: то, горя оно чрез толико веков, откуду столько питания имеет, ибо по нашему разсуждению всего мира громада к питанию его была бы не довольна; или давно бы уже вся истребилась? Понимает ли одно сие мысль наша? О других же подобных безчисленных примерах умалчиваю.

Почто же все то, хотя мы и не понимаем, однако отвергнуть или не признать оное не смеем: да естьлиб и посмели, то подверглиб себя всех посмеянию, и не имеющими ни чувств ни смысла почтены бы были. Длятого, скажет кто нибудь из неверующих, что не нужно, де, или не пристойно, чтоб толикаго величества Бог до толикаго снизшел унижения, дабы облекся в наше тленное и ничтожное естество, и понес бы все те нужды и немощи, которые нам смертным свойственны. Не нужно, или не пристойно!

Что до перваго, аки бы то было не нужно: то сие паки утверждать не что иное есть, как хотеть нам входить в таинства дел Божиих, и полагать пределы безконечной премудрости Его: аки бы она не иное что должна предпринимать, как что наш слабой разум почитает за нужное. Совет вышний должен бы был не иное определить на небеси, как что решим мы на земли. Может ли человек, сие пресмыкающееся по земли несекомое, столь гордо о себе, и столь унизительно возмнить о Божестве?

Что же до втораго, акиб то было не пристойно: то почему? Мы, да и самые впрочем неверующие не опровергают то, что Бог везде есть и вся исполняет. А потому никакой нет в свете вещи, котораяб не была в Боге, и Бог бы не был в ней. Ибо не сила Его токмо, но самое Его существо, всех вещей не наружность токмо окружает; но и всю всякой вещи внутренность проницает и наполняет, так, что не остается нималейшаго ни в какой вещи места, из коего существо Божественное было бы изключаемо, и потому Оно со всякою вещию теснейшим и не разлучным соединено есть союзом.

Да сие обще все мы безспорно утверждаем не о тех токмо тварях, кои нам превосходными кажутся, яко-то о солнце, о звездах, о небеси, о воздухе, о земле, о воде; но и о самых тех, кои по нашему неосновательному мнению кажутся быть презренными, хотя они и не суть в самой вещи таковы, яко-то о несекомых ползающих по земле, открывающихся в воздухе, о мертвых телах, о раждающихся из них червях, и о прочих, на кои мы иногда без отвращения смотреть не можем: однако о всех тех впрочем никто не сумнится, акиб из них Божественное присутствие изключено было. Ибо Бог везде есть и вся исполняет. Иначе естьлиб и малейшую тварь из того изключить, то не льзя бы было Бога признать вездесущим.

Ежели же Бог всякую и малейшую тварь Сам Собою наполняет, и с нею в неразлучном находится соединении, и в том не токмо никто никакой непристойности не признает, но паче открывается чрез сие и величество Божие, и крайнее Его к тварям Своим снизхождение и благость: то почему же бы Ему не пристойно было токмо с человеком одним в таковой притти союз, и естество наше принять в Свое соединение? То ли, что Он с другими тварями соединен невидимым, а только понимаемым для нас образом; но с человеческим столь приискренно соединился естеством, что в самом нашем благоволил открыть Себя лице? Но каким бы то ни было образом, что зависит от Его благоволения, однако то неоспоримо, что не есть не свойственно Божественному естеству с нашим быть в соединении. То ли опять, что наши нужды Он понес и самую смерть претерпел? Но сие относим мы до человечества, которое, и в соединении с Божеством, в человеческих свойствах своих осталось неизменным; а не относим до Божества, которое и в соединении с человечеством остается безпристрастным, как утверждает благочестивая наша вера.

О человек! каким образом может тебя возставить Божественный промысл, когда дерзаешь ты и самое Его к тебе осуждать снизхождение? Может ли порицаем быть врачь, когда, для исцеления твоея смертоносныя язвы, терпит зловоние, и для сохранения твоея жизни жизнь свою в опасность предает? Может ли попрекаем быть тот человеколюбивый муж, который, для извлечения тебя впадшаго в яму, во оную снизходит, презрев все трудности и опасности?

Мы не можем представить Бога, как разве преисполненнаго горячайшия и несравненно большия, нежели отеческия любви ко всем тварям, пачеже к человеческому роду. Но может ли быть какое величайшее любви Его к нам доказательство, как сие, что Он для нашего блаженства и плоть нашу принять и умереть за нас благоволил?

Пусть бы по мнению неверующих и заблуждающих сие покланяемое нами таинство было человеческаго ума изобретением: но самое сие изобретение, хотяб оно пусть и было таковым, не служит ли к сильнейшему нас уверению, что Бог нас любит, что о спасении нашем печется, что и самое сносит унижение и истощание, только чтоб нас возвысить и ощастливить? Что в таковой вере есть кроме превосходнаго, любезнаго и спасительнаго?

Но к чему паки таковая о снизхождении Божием вера нас обязывает? К тому, что будь ты человек к Нему благодарен: возлюби толико любящаго тебя. Свойство любви есть, что все охотно мы исполняем для онаго, который нас искренно любит. Не возможно и тебе не угождать Ему исполнением воли Его: разве бы захотел ты быть всех тварей неблагодарнейшим; особливо, что и самое сие воли Его исполнение, не к Его, но к твоей относится пользе. Помни, Христианин, чтоб тебе безотрицательно платить сей любви долг. Страшись онаго слова: во своя прииде, и свои Его не прияша (Иоан. гл. 1, ст. 11): а паче потщися, да на тебе оное слово исполнится: Елицы же прияша Его, даде им область чадами Божиими быти (ст. 12). Аминь.

Говорено в Чудове монастыре, Декабря 25 дня, 1781 года.