Троицкий синодик. Иеромонах Иларий (Зыков)

28 мая 1962 года почил о Господе насельник Троице-Сергиевой Лавры иеромонах Иларий. Долгих 86 лет земной жизни он нес на себе как благое иго Христово данные Богу обеты. Трудный, опасный полет совершил священноинок, преодолевая все тяготы. Где он родился, кто его родители, как он воспитывался, как прошли его детство, юность, зрелые годы, преклонные лета? Один Господь ведает.

Обитель Сергия преподобного приютила батюшку у себя в годы его старости, уже на исходе его дней. В миру его звали Иван Александрович Зыков. Родился он в 1876 году. Во святую Лавру пришел, примерно, в 1950 году. Это были годы восстановления, когда монастырь, напрягая все свои силы, залечивала раны послевоенной разрухи. Хотя отец Иларий был работник не очень дюжий, так как с детства страдал какой-то непонятной расслабленностью, тем не менее и он включился в общее братское дело.

Трудно припомнить, какое первоначальное послушание нес отец Иларий. Одно время он был трапезничим. Это требует от человека большой подвижности, быстроты, тем более в дни больших праздников, когда народу в трапезной собирается весьма много, особенно духовенства. Все батюшки приезжают помолиться к преподобному Сергию о своих нуждах, а этих нужд и скорбей на приходе много у каждого. И вот духовенство слетается по большим праздникам в святую Лавру. А когда сюда прибывает сам Святейший Патриарх, батюшкам хочется помолиться вместе со своим Первосвятителем, посмотреть на него, порадоваться ему.

По окончании богослужения всё духовенство идет обедать в лаврскую трапезную, к монашескому столу. Надо сказать, что лаврские обеды всем удивительно нравятся. И это потому, что они готовятся всегда с молитвой, благоговением. Тем более что и огонек-то для кухни зажигается от лампады, горящей перед ракой преподобного. Рано утром, в половине шестого, братия Лавры собирается в Троицком соборе на молебен и полунощницу у раки Преподобного. После молебна отец наместник зажигает свечу от неугасимой лампады, что у святой раки, затем этой свечой зажигает фонарик. С этим огоньком Сергиевым один из иноков идет на братскую кухню, и здесь с молитвой распаляется печь. Выходит, будто сам преподобный готовит обед для братии, как он делал еще при своей жизни: пек просфоры, молол муку, пек хлебы, колол дрова... Потому-то и бывают кушанья в монастыре вкусные и приятные, что их невидимо готовит сам небесный игумен.

Ну, отец Иларий трапезничий-то был, конечно, неблестящий. Трудно было ему поворачиваться быстро. Ведь до трехсот и более человек бывает в праздники в братской трапезе. И всем надо подать, всех надо обслужить, накормить, напоить квасом... А отец Иларий был на вид грузноват, да ведь уже и пожилой. Ходил он, раскачиваясь, шаркая ногами. Но, что замечательно, он всегда улыбался. Весь оросится потом – жарко ему, но все равно улыбается, служит с любовью и терпением.

Затем отец Иларий нес послушание в гостиной. Когда приезжают высокие духовные лица (архиереи), почетные и заграничные гости, их тоже всех надо разместить, принести им кушанья с братской трапезы.

Но в гостинице старец был не очень долго. Это послушание ему также не подходило, по строгости его характера. Помню, как он однажды наделал шуму на всю Лавру. Так как по ночам он в гостинице оставался в большинстве случаев один, то к нему в одну из ночей кто-то сильно стал стучать в дверь. Может быть, это и действительно были воры, а может быть, просто кто-то захотел подшутить над отцом Иларием. Только старец сильно перепугался. Он открыл форточку и стал пронзительно кричать: «Караул!» Голос у него был тонкий, необычный какой-то. Конечно, ломиться в дверь перестали, убежали. Крик отца Илария услышал дежурный милиционер и направился к гостинице. Отец Иларий, увидев его, выбежал в белом подряснике, в каком спал, и все бегал по двору Лавры, показывая, где могли скрыться воры, хотевшие будто бы его убить или ограбить. Отец Иларий был не очень-то труслив, но это у него по старости получилось: он был изрядно потрепан жизнью, и малейшая неприятность выводила его из равновесия. После этого случая старец уже не мог оставаться на прежнем послушании. Его перевели в канцелярию Лавры. А здесь он и совсем уж был неподходящий. И старенький, и слабенький, и слепенький, и руки-то трясутся. Но удивительно, с какой охотой и детской покорностью шел он на любое дело. Поистине он был «дитя послушания». Помнил свои монашеские обеты и был готов идти, куда угодно, на любое место, даже если это было совершенно не для него.

Когда привели старца в канцелярию лаврскую, то он сразу засуетился, забегал, что-то хотел уже начать делать, трудиться. Он не мог быть без работы ни одного часа или минуты.

«Отец Иларий, – спросил его иеромонах, заведующий канцелярией, – а ты когда-нибудь работал в канцелярии?» – «О, да как же, – ответил обычной скороговорочкой старец, – я всё здесь понимаю, всё умею». Когда дали ему напечатать на машинке расписание, то батюшка так напечатал, что трудно было разобрать, где начало и где конец. Плохо видя даже в очках, он всё буквально перепугал. Пришлось расписание печатать заново, только уже не отцу Иларию, а другому иноку. После этого случая поняли, что старец не считал для себя возможным отказаться от любого дела, какое бы ему ни предлагали, хотя физически или по каким другим причинам и не мог его толком исполнить.

В лаврской канцелярии отец Иларий также оставался не очень долго. Наверное, не более полугода. Он аккуратно приходил на свое дело, копался в письмах, кое-что путал, кое-что разбирал, но, несомненно, трудился. Это было его последнее послушание. Отсюда он уже попал в изолятор, где обычно старцы проводят свои последние дни, откуда они уже «воспаряют» на небо к нескончаемой, горней жизни. На последней «станции» его земного странствия (в изоляторе) я уже мало видел отца Илария. Он все слабел, увядал телом, становился все белее и белее, созревал для «небесной житницы» (ср.: Мф. 6:12), становился как спелая пшеница или как зрелая гроздь винограда.