Троице-Сергиев монастырь и сведения Троицкой летописи о событиях 1380г.

Истекшее десятилетие было заполнено довольно острой дискуссией относительно места Троице-Сергиева монастыря в важных исторических событиях последней четверти XIV в. и роли в этих событиях преподобного Сергия Радонежского. Несколько объемных книг и значительное число полемических статей, принадлежащих специалистам-историкам, конечно, не могли, быть подвергнуты в докладе достаточно внимательному рассмотрению. Но можно попытаться выделить несколько ключевых вопросов, важных для рассмотрения проблем, оказавшихся в самом центре проходившей дискуссии. А она, в частности, сосредоточивалась на принципиально разных оценках литературного наследия одного из крупнейших писателей средневековой Руси Епифания Премудрого. Согласно выводам Б.М. Клосса, создание текста, который содержался в сгоревшей при нашествии Наполеона пергаменной Троицкой летописи, осуществлял ни кто иной, как инок Троице-Сергиева монастыря Епифаний Премудрый [1] . Данный тезис встретил категоричные возражения оппонентов Б.М. Клосса [2]. При этом В.А. Кучкин оспаривал не только атрибуцию самого летописного текста упомянутому автору, но и вообще принадлежность Епифания к братии Троицкого монастыря.

Впрочем, аргументов, достаточных для утверждения, что именно он был автором всей Троицкой летописи, в книге Б.М. Клосса, действительно, нет. Давно выяснено, что обычно летописцы сочетали текстуальное использование предшествовавших памятников летописания с дополнениями, которые написал сам составитель. Едва ли иначе обстояло дело и в этом случае. Однако приводимые Клоссом параллельные тексты позволили ему обосновать причас¬тность Епифания Премудрого к оформлению некоторых важных статей Троцкой летописи. А принятое в науке и хоть и взятое под сомнение, но все же не опровергнутое В.А. Кучкиным отождествление этого писателя с троицким иноком Епифанием, который еще в 1380 г. дополнял известиями о недавних фактах стихирарь Троиц¬кой обители, существенно подкрепляет такое обоснование [3].

Весьма вероятно поэтому, что Троицкая летопись была обязана монастырю Святой Троицы не только позднейшим местонахождением ее рукописи, но в значительной мере и формированием ее текста. А оно завершалось уже после того, как монастырь был сожжен при нашествии Едигея в 1408 г. Следовательно, окончание работы над летописью производилось либо вне Троицкой обители, либо если в ней, то позже ее восстановления. Из информации, которую приводил В.Н. Татищев и на которую ссылался М.Д. Приселков, можно заключить, что после кончины в 1406 г. митрополита Киприана летопись продолжал по его повелению архимандрит Игнатий Спасский [4]. Источник этих сведений В.Н. Татищева пока не выявлен, однако текст, близкий к татищевскому, недавно был обнаружен среди летописных выписок Х.А. Чеботарева (1796 г.), которые, судя по его рукописи, были взяты не из труда В.Н. Татищева [5]. Следовательно, есть основания доверять информации о причастности архимандрита Игнатия к работе по дополнению и заключительному редактированию Троицкой летописи.

Архимандритом Игнатием могли быть включены некоторые известия Троицкой летописи о событиях 80-х и 90-х годов XIV в., происходивших в Константинополе и других местах за пределами Русской земли и не очень тесно связанных с русской действительностью того времени. Таково было небезосновательное предположение Л.Л. Муравьевой, которая разделила мнение ряда своих предшественников относительно тождества названного В.Н. Татищевым Игнатия - архимандрита кремлевского монастыря Спасо-Преображения, и Игнатия Смольнянина — участника поездки митрополита Пимена в Константинополь, автора «Хождения» в Царьград в 1389- 1393 гг [6]. Выполняя поручение митрополита Киприана, Игнатий, очевидно, не только добавил описание нашествия Едигея, но и произвел обработку сведений о предшествовавших событиях, используя заготовки помощников Киприана. Среди них был Епифаний Премудрый, в 1408 г. уехавший в Тверь при известии о нашествии татар, а до того участвовавший, очевидно, в летописной работе.

Для целого ряда известий не только Троицкой летописи, но и последовавших памятников летописания XV-XVI вв. исходным источником, по-видимому, был недошедший до нас «Летописец Великий Русьский», который создавался еще при жизни Дмитрия Донского, а оформлен был после его смерти под руководством митрополита Киприана, предположительно, в 1390 г. (таково было заключение А.А. Шахматова [7]) . Отсылку к «Летописцу Великому Русьскому» и содержала Троицкая летопись, сгоревшая в московском пожаре 1812 г. Текст ее был восстановлен М.Д. Приселковым на основе выписок Н.М. Карамзина и восходивших к ней других летописей, которые сохранились [8]. Наиболее близко передают утраченный текст Троицкой летописи дошедшие до нас Симеоновская летопись и Рогожский летописец [9]. Поскольку Троицкую летопись завершало описание нашествия на Русскую землю армии Едигея в декабре 1408 г., эту летопись в литературе нередко обозначают, вслед за М.Д. Приселковым, как «свод 1408 года».

Но работа над ее текстом завершилась, очевидно, несколько позднее. К датировке Троицкой летописи в уже недавнее время обращались Б.М. Клосс и В.А. Кучкин. Последний, оспорив предложенную Клоссом датировку 1412-1414 гг., повторил свое прежнее суждение, высказанное еще в 1976 г., о том, что эта летопись создавалась после 1416 г. [10]  Тогда основанием для В. Кучкина послужило упоминание в реконструкции ее текста, предложенной М.Д. Приселковым, второго (или, может быть, третьего) Благовещенского собора в Москве, — «почаша подписывати церковь каменную святое Благовещение на князя великаго дворе, не ту, иже ныне стоить...», тогда как, согласно другим летописям, второй собор был завершен лишь в 1416 г. Б.М. Клосс на это возражал, что «стоять» церковь могла «уже в 1413-1414 гг.», а московский пожар 1415 г., в котором сгорело 15 церквей, «мог повредить строящееся здание», причем «с момента сооружения храма до его освящения вообще могло пройти значительное время» [11]. В научной литературе давно акцентировалось внимание и на том, что соответствующий фрагмент летописного текста самим Н.М. Карамзиным приводился в его примечаниях к «Истории государства Российского» без ссылки на источник, и М.Д. Приселков лишь предположительно отнес его к Троицкой летописи, так как не обнаружил в других летописях. Л.Л. Муравьева, напомнив об этом, писала еще 20 лет назад, что «отнесение «свода 1408 г.» ко времени после 1416 г. требует объяснения значительной задержки его завершения не менее чем на 10 лет и отсутствия в нем каких-либо дополнений в пределах 1408-1416 гг., в том числе такого важного известия, например, как о приезде в Москву в 1410/11 г. нового митрополита Фотия» [12].

В связи с этой полемикой следует заметить, что слова «не ту иже ныне стоить» могли быть всего лишь позднейшей маргиналией, которую ввел в текст при его копировании переписчик оригинала Троицкой летописи. В таком случае упоминание нового храма Благовещения по существу не является датирующим.

Впрочем, возражения Л.Л. Муравьевой были В.А. Кучкиным проигнорированы, и появилось новое его утверждение, обоснованное еще слабее. Троицкая летопись, согласно мнению В.А. Кучкина, составлена «не ранее 20-х годов XV в.». Данный вывод формулируется «при допущении», что содержавшаяся в этой летописи, но недошедшая похвала Сергию Радонежскому «была определенным образом связана с сохранившимся Похвальным словом Троицкому игумену Епифания Премудрого» [13]. А оно, как полагает В.А. Кучкин, было написано не ранее 1422 г. [14]  Поскольку упомянутое допущение, принадлежащее к категории «двухэтажных гипотез», усугубляет необъясненность отсутствия в этой летописи известий за период после 1408 г., можно уверенно исходить только из давней датировки М.Д. Приселкова. Она же относится, строго говоря, не к митрополичьему своду, текст которого, доведенный до 1408 г., находился в сгоревшей Троицкой летописи, а к самой рукописи. Как заключал М.Д. Приселков, она, возможно, была копией с оригинала, появившегося между 1408 и 1413 гг. [15]  Многочисленные источники этой летописи Приселковым были подробно охарактеризованы [16]. Работа над ними велась еще под руководством митрополита Киприана, а окончательное редактирование произошло после его кончины. Редактором едва ли тогда мог стать митрополит-грек Фотий, прибывший из Константинополя в Москву только в 1410 г.

С его именем в науке обоснованно связывается создание другого летописного свода — Владимирского полихрона, которое А.А. Шах-матовым датировалось 1423-м, а М.Д. Приселковым 1418-м годом [17].

Естественнее всего полагать, вслед за М.Д. Приселковым, что сгоревшая в 1812 г. рукопись, известная под названием Троицкой летописи, представляла собой копию, снятую в Москве с основного экземпляра специально для Троице-Сергиевой лавры в связи, очевидно, с тем, что монастырь был причастен к ведению митрополичьей летописи, которое остановилось на известиях 1408 г. вследствие стечения ряда исторических обстоятельств. Таковы были смерть митрополита Киприана, более полутора десятилетий руководившего летописной работой, четырехлетнее отсутствие главы у московской митрополии, сожжение монастыря, вносившего едва ли не самый значимый вклад в митрополичье летописание последней четверти века. Всё это и привело к тому, что появился так называе¬мый «свод 1408 года». Фактически же то был не летописный свод, а просто результат вынужденного прекращения в этом году летописной работы. После десятилетней паузы она снова активизировалась — уже в процессе подготовки Полихрона митрополита Фотия.

Сводом митрополита Киприана была не Троицкая летопись, а «Летописец Великий Русьский», к которому счел нужным отослать своего читателя редактор Троицкой летописи. Не беспочвенно М.Д. Приселков предполагал, что могли появляться несколько редакций этого «Летописца» (хотя без достаточных оснований считал его княжеским, а не митрополичьим). Разносторонняя летописная работа, возглавленная митрополитом Киприаном, была, как свидетельствуют результаты весьма основательных разысканий А.Н. Насонова, особенно тесно связана с Троицким монастырем [18]. Там и мог находиться экземпляр, отображавший последний в то время этап Киприановского летописания, к которому отсылала рукопись Троицкая. Сама же митрополичья летопись велась под названием «Летописец Великий Русьский» (далее: ЛВР), так как именно она систематически обогащалась путем привлечения новых источников из разных очагов летописной работы на просторах Русской митрополии. ЛВР был, по-видимому, оформлен в виде летописного свода (можно думать, что не в первый раз) незадолго до обращения к его тексту архимандрита Игнатия, завершавшего по указанию умершего митрополита работу над Троицкой летописью [19].

После вынужденного отъезда в Тверь Епифания Премудрого и сожжения татарами Троицкого монастыря кремлевскому архимандриту Игнатию приходилось искусственно оканчивать летописное повествование, приспосабливая его к изменившейся исторической ситуации [20]. Тогдашняя обстановка требовала от московского летописца не скрупулезной хронологической точности, а ориентации на обстоятельства существенного усиления зависимости от Орды.

В Троицкой летописи известие об очередном прибытии из Константинополя в Москву митрополита Киприана отнесено было к весне 1381 г., а не к весне 1380 г., как о том сообщила, в принципиально иной исторической ситуации спустя полтораста лет, официальная Никоновская летопись [21]. Она создавалась много позже уничтожения ордынского ига, а редактором-составителем ее являлся уже не кремлевский архимандрит Игнатий, а русский митрополит Даниил (1522-1539 гг.), наверняка имевший доступ к архивным материалам русской митрополии, относившимся к деятельности митрополита Киприана.

Реальная дата, оканчивающая текст сгоревшей в 1812 г. Троицкой рукописи (даже вне зависимости от дискуссии между М.Б. Клоссом и В.А. Кучкиным о времени завершения ее оригинала) заставляет с осторожностью воспринимать уровень точности сведений этой летописи относительно датировки событий последней четверти XIV в. Как писал тот же В. Кучкин, неверным оказалось указание этой ле¬тописи на то, что в октябре 1399 г. произошло нападение татарского царевича Ентяка на Нижний Новгород, после чего был совершен ответный трехмесячный поход русских войск на татарские города. На самом деле эти события происходили четырьмя годами раньше, о чем достоверно известно из других летописей и актов того вре¬мени. В.А. Кучкин в данной связи заключал: «Ошибка в Троицкой летописи свидетельствует о том, что ее редактор не был современником этого похода, летопись создавалась тогда, когда точное время похода уже стерлось из памяти» [22].

Но поскольку Троицкая летопись смогла ошибиться на целых пять лет, повествуя о ряде немаловажных событий тринадцатилетней давности, то почти тридцатилетняя давность одного из приездов в Москву (тогда еще ненадолго) митрополита Киприана заметно увеличивает вероятность ошибки на один год при датировании данного факта. Другие летописи, где имеется аналогичное упоминание о прибытии Киприана в 1381 г., опосредованно восходят в соответствующих частях своего текста к летописи Троицкой [23]. Естественно, что они не могут использоваться для проверки этой даты.

Напротив, дата, сообщенная Никоновской летописью, согласуется не только с ее контекстом, но и с показаниями большого комплекса нелетописных источников, которые с разной степенью подробности, и порой независимо друг от друга, описывают важные события 1380 г., предшествовавшие сражению на Куликовом поле и следовавшие за ним, — события, в которых участвует митрополит Киприан [24].

Существенно, что известие Троицкой летописи о прибытии митрополита Киприана в Москву якобы весной 1381 г. отсутствовало в ее главном источнике — «Летописце Великом Русьском». Это видно из того, что оно отсутствует и в непосредственно использовавшей ЛBP Новгородской 1-й летописи, и во всех летописях, восходящих к ЛВР через посредство свода Фотия и Новгородско-Софийского свода: в Новгородской 4-й летописи, в Софийской 1-й летописи, в восходящих к ним Новгородской летописи Дубровского и др. Из этого следует, что «Летописец Великий Русьский» митрополита Киприана, по-видимому, вообще не содержал отдельного известия, сообщавшего точную дату начала его сравнительно недолгого пребывания на Руси в связи с важными событиями 1380 и 1382 гг. — сражением на Куликовом поле и нашествием Тохтамыша (но мог попутно упоминать эту дату в широком контексте повествования о названных событиях, соответственно тому, что говорится в Никоновской летописи) [25].

Сбивчивые показания источников относительно передвижений Киприана до его прибытия в Москву были подвергнуты в книге Ф.М. Шабульдо придирчивому анализу, результат которого поддержал в своей книге Н.С. Борисов [26]. Этот анализ позволил доказательно оспорить идущее еще от Н.М. Карамзина представление о прибытии Киприана в Москву только в 1381 г. Вся совокупность относящихся к этой проблеме материалов была особенно внимательно проанализирована в книге К.А. Аверьянова [26], который подтвердил истинность сведений Никоновской летописи, позволивших сделать вывод, что весной 1380 г. Киприан был уже в Москве [27].

Поскольку Троицкая летопись оформлена была через два года после кончины митрополита Киприана, следует полагать, что удивительная краткость находящейся здесь редакции Повести о Куликовской битве обязана была не Киприану. Она — результат происходившего в 1408 г. нашествия на Русь Едигея. Повествование об этом бедствии, завершавшее текст Троицкой летописи, слишком дисгармонировало бы с пространным описанием победы над та¬тарами, которые только что как бы взяли реванш и в течение трех недель разоряли Русскую землю, грабили и жгли русские города, истребляли их жителей и увели толпы русских пленников, причем сожгли даже сам Троице-Сергиев монастырь [28]. Подробное информирование о победе 1380 г. архимандрит Игнатий признал несвоевременным и наскоро скомпоновал вместо него короткий рассказ.

В этом рассказе оказались только выборки из подробной Повести о Куликовской битве, находившейся в составе «Летописца Великого Русьского», малоискусно соединенные с текстовыми заимствованиями из тождественного по теме, но короткого рассказа о гораздо менее значимой битве с татарами на реке Воже, который читался в той же Троицкой летописи и также восходил к ЛВР  [29].

Драматические обстоятельства завершения работы над Троицкой летописью, заставившие архимандрита Игнатия сместить исторические акценты, существенно умалив значение победы над Ордой в 1380 г., побудили его сместить их и в другом отношении - «нейтрализовав» позицию русской митрополии по отношению к Орде. Митрополит Киприан, как было известно, уклонился в 1382 г. от причастности к противодействию, которое оказывали жители Москвы захвату города Тохтамышем. А из-за появившейся в Троицкой летописи хронологической неточности получалось, что Киприан не мог быть причастен и к противодействию, какое московский великий князь оказал армии Мамая за два года до восстановления ордынской власти над Русской землей. Информацию о прибытии Киприана в Москву Игнатий присоединил к статье, содержавшей известие о крещении Киприаном, вместе с игуменом Сергием Радонежским, сына князя Владимира Андреевича Серпуховского, которое случилось в 1381 г., а не в 1380 г. Можно полагать, что редакторское вмешательство архимандрита Игнатия этим не ограничилось.

Подробная повесть о сражении на Куликовом поле должна была, конечно, присутствовать в летописном своде, к которому отослал своего читателя (правда, в иной связи) составитель Троицкой летописи: «...аще хощеши распытовати, разгни книгу летописецъ Великий Русьский» [30]. А.А. Шахматов писал, что это была «книга, содержавшая общерусский свод, ибо что другое можно разуметь под «Великим летописцем»? ... свод этот был доведен до 1390 г., то есть до окончательного утверждения в Москве митрополита Киприана. Вот откуда мы получаем основание говорить о Киприановской редакции общерусского свода» [31]. Позднейшие работы были не так давно рассмотрены Г.М. Прохоровым, который разделил это мнение А.А. Шахматова [32], а появившаяся впоследствии книга Л.Л. Муравьевой специально обсуждала соотношение «Летописца Великого Русьского» с Троицкой летописью. По заключению Л.Л. Муравьевой, «в ЛВР, вполне вероятно, были уже Повесть о битве на Пьяне, Рассказ о битве на Воже, Повесть (или подробный Рассказ) о Донском побоище, Повесть (или подробный Рассказ) о Тохтамыше и Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче» [33].

М.Д. Приселков задавался вопросом, «где же искать остатков этого Летописца великого русского, на который ссылается составитель свода 1408 г. и который прямо ведь до нас не дошел?» Отвечая, М.Д. Приселков пишет: «Обращаясь к нашим позднейшим летописным сводам XVI в. < ... >, составители которых < ... >, конечно, легко могли иметь в качестве источника этот Летописец великий русский, продолжавшийся несомненно и после 1389 г.,< ... > мы приходим к тому выводу, что составитель свода 1408 г., ссылаясь на Летописец великий русский, имел его в качестве своего основного и едва ли не полностью исчерпанного источника до 1389 г. включительно» [34]. Но, как писал позднее И.Б. Греков, Троицкая летопись оформлялась «в годы искусственной самоизоляции Московской Руси», а последовавшая «идеологическая деятельность Фотия 1410- 1418 гг. оказалась связанной с попытками реализации общерусской программы на базе признания лидерства Владимирского княжения» и сопровождалась «почти полным игнорированием Троицкой летописи» [35]. Результаты летописной деятельности Фотия проявились не только в не дошедшем до нас его Владимирском полихроне, а и в восходящих к последнему Новгородской 4-й и Софийской 1-й летописях. Как уже было сказано, в них не отразились отмеченные выше плоды редакторского вмешательства Игнатия. Но оно повлияло на ряд памятников позднейшего московского летописания, которое использовало Троицкую летопись в освещении событий 1380 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] См.: Клосс Б.М. Избранные труды. М., 1998. Т. 1. С. 243-255.

[2] См.: Бобров А.Г., Прохоров Г.М., Семячко С.А. Имитация науки //Труды Отдела древнерус¬ской литературы. СПб., 2003. Т. 53. С. 419-420; Кучкин В.А. Антиклоссицизм // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. Μ., 2003. № 3 (13). С. 112-130.

[3] В.А. Кучкин на страницах 113-114 своей статьи делает вид, что он почти опроверг тождество троицкого инока Епифания, дополнявшего в 1389 г. стихирарь и писателя Епифания Премудрого.

Но если проследить ход рассуждений Кучкина, обнаруживается, что это цепь натяжек, недоказуемых предположений и необоснованных домыслов. Слова Пахомия Логофета, посе¬щавшего Лавру, вопреки Кучкину, не свидетельствуют «о разговорах между Пахомием и Епифа- нием»; как пишет Кучкин, у него «есть некоторые основания полагать, что к 1443 г.» Пахомий I «был в Троице»; отсюда — заключение о более чем 80-летнем возрасте Епифания тогда, что для | Кучкина «вещь ... крайне маловероятная». Но существует давно принятая в науке и Кучкиным не опровергнутая датировка кончины Епифания Премудрого «не позже 1422 г.» (Словарь книж- ников и книжности Древней Руси. Л., 1988. Вып. 2. Ч. 1.C.217).

[4] См.: Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1965. Т. 5. С. 204-205; Приселков М.Д. История русского летописания XI-XV вв. С. 202.

[5] См.: Фетищев С.А. Московская Русь после Дмитрия Донского: 1389-1395 гг. М., 2003. С. 18-19.

[6] См.: Муравьева Л.Л. Московское летописание второй половины XIV- начала ХV века. С. 198-200. Ср.: Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1988. Вып. 2. Ч. 1. С. 394-397.

[7] См.: Шахматов А.А. Общерусские летописные своды XIV и XV веков // Журнал Министерства народного просвещения (далее: ЖМНП). СПб. 1900. № 9. С. 90-176; № 11.1900. № 11. С.135-200; 1901. N° 11. С. 52-80.

[8] См.: Приселков М.Д. Троицкая летопись: Реконструкция текста. Изд. 2-е. СПб., 2002.

[9] ПСРЛ. СПб., 1913. Т. 18; Пг., 1922. Т. 15. Вып. 1.

[10] См.: Кучкин В.А. О времени написания сгоревшей в 1812 г. Троицкой летописи / / Ad fontem. У источника. Сб. статей в честь С. М. Каштанова. М., 2005. С. 241.

[11] Клосс Б.М. Избранные труды... Т. 1.С. 101.

[12] Муравьева Л.Л. Московское летописание второй половины XIV - начала XV века. М., 1991. С. 201. Исследовательница здесь напоминает и ряд других существенных фактов 1409— 1414 гг., которые могли отразиться в летописи, если бы работа над ней в это время продолжалась.

[13] Кучкин В.А. О времени написания... С. 241.

[14] См.: Кучкин В.А. О времени написания Слова похвального Сергию Радонежскому Епифания Премудрого//От древней Руси до нового времени: Сб. статей к 70-летию А.Л. Хорошкевич. М., 2003. С. 416-417. В.А. Кучкин однозначно соотносит пассажи Похвального слова о поклонении останкам Сергия со вскрытием его гроба в 1422 г. Но представляется более оправданным это соотнести с прощанием при погребении в 1392 г.

[15] См.: Приселков М.Д. Троицкая летопись... С. 45.

[16] См. там же. С. 189-202.

[17] См.: Приселков М.Д. История русского летописания XI-XVВВ. СПб., 1996. С. 207-210. Из датировки Троицкой летописи, предложенной Кучкиным, можно вывести предположение, что она - и есть гипотетический свод Фотия или Владимирский полихрон. Но сведения об его составе слишком расходятся с составом восстановленной М.Д. Приселковым Троицкой летописи.

[18] См.: Насонов А.Н. История русского летописания ΧΙ-начала XVIII века. М., 1969. С. 363-369.

[19] Ср.: Шахматов А.А. Общерусские летописные своды XIV и XV веков // ЖМНП. СПб., 1990.№ 11.С.151.

[20] Как полагал И.Б.Греков, это была «утвердившаяся в Троицкой летописи концепция обособления земель Владимирского княжения под эгидой Москвы» (Греков И.Б. Восточная Европа и упадок Золотой Орды. М., 1975. С. 465).

[21] См.: ПСРЛ. СПб., 1897. Т. 11. С. 49.

[22] Кучкин В.А. О времени написания... С. 242. См. также: Кучкин В.А. Договорные грамоты московских князей XIV века: Внешнеполитические договоры. М., 2003. С.298-303. Здесь автор предлагает свое объяснение того, как появилась эта ошибка.

[23] Л.Л. Муравьева справедливо напоминала: «Троицкая летопись послужила основой пос¬ледующего общерусского летописания вплоть до XVII в.» (Муравьева Л.Л. Московское летопи¬сание второй половины XIV - начала XV века. М., 1991. С. 207).

[24] См., например, их публикации в изданиях: Повести о Куликовской битве / Изд. подго¬товили Μ.Η. Тихомиров, В.Ф. Ржига, Л.А. Дмитриев. Μ., 1959; Сказания и повести о Куликовской битве / Изд. подготовили Л.А. Дмитриев и О.П. Лихачева. Л., 1982; Памятники Куликовского цикла/Составители: А.А. Зимин, Б.М. Клосс, Л.Ф. Кузьмина, В.А. Кучкин. СПб., 1998 (далее: ПКЦ; при цитировании исследовательского текста в скобках указывается его автор).

[25] Ср.: ПСРЛ. СПб., 1897. Т. 11. С. 41, 49-53, 68.

[26] См.: Аверьянов К.А. Сергий Радонежский: Личность и эпоха. М., 2006. С. 295-303.

[27] Там же. С. 302.

[28] Как заключал в свое время И.Б. Греков, появление кратких редакций повестей о Куликовской битве и о нашествии Тохтамыша, «так же как и появление самой Троицкой летописи 1409 г. были результатом переделки «Летописца великого русского», осуществленной в духе по¬литических задач, которые возникли перед московским правительством Василия 1 после разрыва с Литвой и вторжения полчищ Едигея на территорию Владимирского княжения в 1408 г.» См.: Греков И.Б. Указ. соч. С. 464. Ср. там же. С. 443-455.

[29] См. об этом подробно: Азбелев С.Н. К вопросу об устном оригинале Летописной повести о Куликовской битве //Древняя Русь: Вопросы медиевистики. М., 2005. № 4 (22). С. 67-73.

[30] Приселков М. Д. Троицкая летопись. С. 439. Цитированная фраза документирована выпиской Н.М. Карамзина из сгоревшей рукописи.

[31] Шахматов А. А. Общерусские летописные своды XIV и XV веков // ЖМНП. 1900. № 11. С. 151.

[32] См.: Прохоров Г. Μ «Летописец Великий Русьский»: Анализ его упоминания в Троицкой летописи// Летописи и хроники. М., 1976. С. 67-71. 

Однако странным представляется намерение Прохорова отождествить ЛВР с Рогожским летописцем (с. 77), поскольку последний через посредство Троицкой летописи сам восходил к ЛВР.

[33] Муравьева Л. Л. Московское летописание второй половины XIV - начала XV века. С. 181.

[34] Приселков М.Д. История русского летописания XI-XV вв. С. 178.

[35] Греков И.Б. Указ. соч. С. 478.