Талант А.С. Пушкина в свете Православия

Молитвы о здравии и спасении живых и о упокоении умерших суть свидетельство веры в бессмертие души (Лк. 20, 38) и любви к Богу и ближним (1 Кор. 13, 8).

Человек, отвергающий хотя бы одно из этих положений, не может называть себя православным.

Пушкин был православным, и потому основу его духовного поэти­ческого творчества составляло целостное представление о мире и че­ловеке.

Александр Пушкин был крещен в Елоховском соборе в Москве.

Можно сказать, Господь послал ему мудрых духовных наставни­ков. Поэт-христианин В.А. Жуковский, друг и учитель (по признанию самого Пушкина), наставлял молодого поэта: «Твой век принадлежит тебе! Ты можешь сделать более всех твоих предшественников. Помни свою высокость и будь достоин своего назначения! Заслужи свой ге­ний благородством и чистой нравственностью! Не смешивай буйство со свободой, необузданности с силой! Уважай святое и употреби свой гений, чтобы быть его распространителем. Сие уважение к святыне нигде так не нужно, как в России» [1].

Уважение к святыне! Вот та точка опоры для духовной жизни, без которой невозможно никакое осмысленное и целенаправленное слу­жение.

Детские и юношеские годы поэта пришлись на довольно сложный период в истории России. Многие традиционные устои церковной жизни в то время часто не находили своего осуществления в той части рус­ского общества, которое составляло элиту страны. С этой средой был связан начальный этап жизни Пушкина, эта среда во многом обусло­вила воспитание будущего поэта, но именно в конфликте с этой средой уже в первые годы творчества проявлялось столь характерное для Пушкина стремление обрести подлинную духовно-нравственную святыню.

В начале жизни школу помню я;

Там нас, детей беспечных, было много;

Неровная и резвая семья;

Смиренная, одетая убого,

Но видом величавая Жена

Над школою надзор хранила строго.

Толпою нашею окружена,

Приятным, сладким голосом, бывало,

С младенцами беседует Она.

Ея чела я помню покрывало

И очи светлые, как небеса,

Но я вникал в Ее беседы мало.

Меня смущала строгая краса

Ея чела, спокойных уст и взоров,

И полные святыни словеса… [2]

Это стихотворение имеет самое близкое и непосредственное отно­шение к иконе Знамения Божией Матери, которая в настоящее время находится в храме Святого Апостола и евангелиста Иоанна Богослова при Санкт-Петербургской Духовной академии и семинарии. Во вре­мена А.С. Пушкина она находилась в Знаменской церкви в Царском Селе. Сюда воспитанники лицея ходили на богослужения. Ходил в этот храм и лицеист Александр Пушкин. Икона Знамения, видимо, имела сильное влияние на поэта в его школьные годы. Чудотворный образ Пресвятой Богородицы стоял в то время на высоте, поверх Царских врат, и потому невольно сразу же привлекал к себе благоговейное внимание входившего в храм. «Образ должен был, естественно, оказывать свое сильное, благодатное воздействие на чуткую впечатлительную душу юного лицеиста Пушкина, посещавшего Знаменский храм, должен был много, строго, внушительно и правдиво говорить душе Пушкина, да­вать ей благие советы, будить в его совести упреки» [3].

Да, в религиозно-нравственном плане жизнь А.С. Пушкина отме­чена непостоянством. Были моменты высшего озарения, были сомне­ния, страсти, было уныние и даже отчаяние... Но все же он находил в себе силы и мужество видеть свое духовное состояние таким, каково оно есть и каким быть не должно. Судя по его поэзии, он понимал свое назначение быть носителем образа и подобия Божия и свое призвание как служение Богу пророческим словом:

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился;

Перстами легкими как сон

Моих зениц коснулся он:

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он,

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,

И Бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею Моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей» [4].

Художник живет не для себя, талант дается ему как величайшее бремя и величайшая ответственность. Этот дар нужно оплачивать всею судьбой, нужно стремиться ему соответствовать. Мерой стремления к нравственной высоте и определяется духовный уровень личности, на­правление ее пути. Свое служение А.С. Пушкик видел в свете проро­ческого призвания. Каким должен быть поэт, этого призвания достой­ный, говорит его вышеприведенное знаменитое стихотворение «Про­рок».

Для понимания жизни как служения Богу важно чувство личной сопричастности к преображению мира, чувство ответственности за чистоту мира. Александр Сергеевич знал, перед Кем он в ответе и у Кого он «соработник» («ибо мы соработники у Бога», – 1 Кор. 3, 9). Вог почему он понимал необходимость видеть себя перед лицом правды и любви Божией. Говоря языком церковным, он знал истинное.значение Таин­ства покаяния. Он постоянно искал, исследовал, спрашивал, слушал, падал, поднимался. И в этом сложном жизненном опыте возрастал ду­ховно. Все время он искал смысл жизни, и он открывался ему в хрис­тианском осмыслении предназначения человека.

26 мая 1828 года, в день своего рождения, А.С. Пушкин пишет сти­хотворение, полное тоски и отчаяния:

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью

Из ничтожества воззвал,

Душу мне наполнил страстью,

Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден ум,

И томит меня тоскою

Однозвучный жизни шум [5].

Известно, что современниками А.С. Пушкина были митрополит Мос­ковский и Коломенский Филарет (Дроздов, 1787-1867) и митрополит С.-Петербургский и Новогородский Серафим (Глаголевский, 1757-1843). Митрополит Филарет был выдающимся богословом, прекрас­ным проповедником и разносторонне образованным человеком. А.С. Пуш­кин не раз встречался с ним. Еще в Царскосельском лицее на переводных (4 января 1815 г.) и выпускных экзаменах по Закону Божию он впервые увидел митрополита Филарета. 11 марта 1833 г. А.С. Пушкин был на заседании Российской Академии. В статье «Российская акаде­мия», рассказывая о заседании 18 января 1836 г., на котором он читал отрывок из рукописи 1073 года, отмечает присутствие митрополита Филарета. В примечании к первой песне «Полтавы» поэт писал о «пре­красной речи» митрополита Филарета [6].

Пессимистическое стихотворение Пушкина стало известно мит­рополиту Филарету. Как архипастырь Церкви, он ответил:

Не напрасно, не случайно

Жизнь от Бога нам дана,

Не без Бога воли тайной

И на казнь осуждена.

Сам я своенравной властью

Зло из темных бездн воззвал,

Сам наполнил душу страстью,

Ум сомненьем взволновал.

Вспомнись мне, забвенный мною!

Просияй сквозь сумрак дум, -

И созиждется Тобою

Сердце чисто, светел ум [7].

Пушкин, получив ответ митрополита Филарета, в первой полови­не января 1830 года писал Е.М. Хитрово: «Стихи христианина, русско­го епископа, в ответ на скептические куплеты! Это, право, большая удача» [8]. В поэтической форме поэт изложил свою исповедь, в ко­торой раскрывается его духовный облик и где ясно звучит мысль, от­куда человеку приходит помощь, если он в отчаянии:

В часы забав иль праздной скуки,

Бывало, лире я моей

Вверял изнеженные звуки

Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой

Невольно звон я прерывал,

Когда твой голос величавый

Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слез нежданных,

И ранам совестя моей

Твоих речей благоуханных

Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной

Мне руку простираешь ты,

И силой кроткой и любовной

Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнем душа палима

Отвергла мрак земных сует.

И внемлет арфе серафима

В священном ужасе поэт [9].

Современный исследователь творчества Пушкина по этому поводу говорит: «Лицемерить в стихах Пушкин не умел: его ответ был правдой. Он был адресован не только и не столько лично митрополиту, сколько самому себе. Слово о том, что жизнь дается человеку не на­прасно, что правда и смысл жизни существуют реально, были собст­венным, органическим ощущением Пушкина» [10].

А.С. Пушкин был патриотом своего Отечества, прекрасно понимал и чувствовал духовные ценности русского народа, составлял органи­ческое целое со всей славянской культурой. В знаменитой речи на торжествах по поводу открытия памятника Пушкину в Москве 8 июня 1880 г. Ф.М. Достоевский процитировал Гоголя: «Пушкин есть явле­ние чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского ду­ха... Прибавлю от себя: и пророческое... Повсюду у Пушкина слышит­ся вера в русский характер, вера в его духовную мощь, а коли вера, стало быть, и надежда на русского человека: "В надежде славы и доб­ра гляжу вперед я без боязни... " Никогда еще ни один русский писа­тель, ни прежде, ни после того, не соединялся так задушевно и родст­венно с народом своим, как Пушкин... В Пушкине есть именно что-то сроднившееся с народом взаправду... Все это оставлено Пушкиным в виде указания для грядущих работников на той же ниве» [11].

Кому многое дано, с того много и спросится (Лк. 12, 47). И заблуж­дения, и ошибки великих людей никогда не остаются без внимания. Жизнь нашего талантливого поэта и его поступки не всегда были без­упречны. Но упоминанием о них отнюдь не наносится оскорбление его памяти, «яко несть человек, иже жив будет и не согрешит». Нельзя также забывать о времени и окружении Пушкина, о той среде, где далеко не всегда процветали добродетели. Разделяя многие миросо­зерцательные и даже житейские предрассудки своего века, поэт, часто следуя порывам неукротимого темперамента, тем не менее всегда ощущал суетность и призрачность мира сего, который был так блистательно воспет в его творчестве и который, однако, был лишь слабым отра­жением горнего мира, чаянием которого вдохновлялось творчество поэта.

О неверных и сомнительных идеалах своей юности написаны им выразительные строки в цитированном выше стихотворении «В нача­ле жизни школу помню я…»:

Другие два чудесные творенья

Влекли меня волшебною красой:

То были двух бесов изображенья.

Один (Дельфийский идол) лик младой –

Был гневен, полон гордости ужасной,

И весь дышал он силой неземной.

Другой женообразный, сладострастный,

Сомнительный и лживый идеал –

Волшебный демон - лживый, но прекрасный.

Пред ними сам себя я забывал...

В служении страстям, «в пылу восторгов скоротечных, в бесплод­ном вихре суеты» немало расточил «сокровищ он сердечных за недо­ступные мечты»... Долго блуждал он во мраке поисков и сомнений, «и часто, утомленный, раскаяньем горя», он думал о своем отрочестве, вспоминал чистые видения детства. Многое с годами переменилось в жизни его, и сам, «покорный общему закону, переменился он». Был он еще молод, но житейская борьба уже истомила его. Он проклинал «коварные старания преступной юности своей». Он слышит вновь «друзей предательский привет на играх Вакха и Киприды, и сердцу вновь на­носит хладный свет неотразимые обиды». Но сквозь усталость и утомленье бурной жизнью теплится слабая надежда: «Может быть, еще спасен­ный, снова пристань я найду».

Достоевский сказал о Пушкине, что он был «всечеловек». Можно сказать, что он был человек душевный и духовный. И хотя в жизни своей часто служил плоти, но никогда не мог заглушить в себе богато одаренного духа. Он глубоко постигал и веру, и неверие, и не только постигал, но и чувствовал, вмещая порой в себе то и другое. Особенно трагическая картина предстает в стихотворении «Безверие» [12], ко­торое ревностный архипастырь Русской Церкви и образованнейший человек архиепископ Никанор (Бровкович, 1826-1890) признал «вы­соким и истинно назидательным» [13].

...Несчастия, страстей и немощей сыны,

Мы все на страшный гроб родясь осуждены.

Всечасно бренных уз готово разрушенье:

Наш век – неверный день, всечасное волненье.

Когда, холодной тьмой объемля грозно нас,

Завесу вечности колеблет смертный час,

Ужасно чувствовать слезы последней муку –

И с миром начинать безвестную разлуку!

Тогда, беседуя с отвязанной душой,

О вера, ты стоишь у двери гробовой,

Ты ночь могильную ей тихо освещаешь,

И ободренную с надеждой отпускаешь...

Но, други! пережить ужаснее друзей!

Лишь вера в тишине отрадою своей

Живит унывшй дух и сердца ожиданье.

«Настанет! – говорит, – назначено свиданье!»

А он (слепой мудрец!) при гробе стонет он,

С усладой бытия несчастный разлучен,

Надежды сладкого не внемлет он привета,

Подходит к гробу он, взывает... нет ответа!

И далее поэт описывает трагическую участь несчастного, который

...Бога тайного нигде, нигде не зрит,

С померкшею душой святыне предстоит,

Холодный ко всему и чуждый к умиленью,

С досадой тихому внимает он моленью.

«Счастливцы! – мыслит он, – почто не можно мне

Страстей бунтующих в смиренной тишине,

Забыв о разуме и немощном я строгом,

С одной лишь верою повергнуться пред Богом!»

Неверующий человек таких строк не написал бы. Здесь крик души и жажда истины, ускользающей в водовороте сомнений, мятущаяся душа, утратившая покой в момент богооставленности, потеряла на­дежную пристань в бурном море житейском.

Пушкин, по его собственному признанию, хорошо знал Закон Бо­жий, читал Библию, знал многие молитвы. «Пушкин никогда не был esprit fort (вольнодумец), по крайней мере, не был им в последние годы жизни своей; напротив, он имел сильное религиозное чувство: читал и любил читать Евангелие, был проникнут красотою многих молитв, знал их наизусть и часто твердил их» [14]. Известно вдохновенное пере­ложение великопостной молитвы преподобного Ефрема Сирина: «От­цы-пустынники и жены непорочны...» [15].

Александр Сергеевич посещает монастыри и церкви, приступает к Таинствам, служит молебны не только в церкви, но и на дому, заказы­вает панихиды. В 1825 году 7 апреля он пишет другу П.А. Вяземскому: «Нынче день смерти Байрона. Я заказал с вечера обедню за упокой его души. Мой поп удивился моей набожности и вручил мне просвиру, вынутую за упокой раба Божия боярина Георгия» [16].

О русском духовенстве Пушкин говорит с уважением и признани­ем его заслуг перед отечеством: «В России влияние духовенства столь же благотворно, сколько пагубно в землях римско-католических. Там оно, признавая главою своего Папу, составляло особое общество, не­зависимое от гражданских законов, и вечно полагало суеверные пре­грады просвещению. У нас, напротив, завися, как и все прочие состо­яния, от единой власти, но огражденное святыней религии, оно всегда было посредником между народом и государем. Мы обязаны монахам нашею историей, следственно, и просвещением» [17].

«Духовенство... одно в течение двух мрачных столетий питало искру образованности. В безмолвии монастырей иноки вели свою беспре­рывную летопись, архиереи в посланиях своих беседовали с князьями и боярами, утешая сердца в тяжкие времена искушений и безнадеж­ности» [18].

Чувствуя себя сыном Церкви Православной, Пушкин понимал ценность Православия для русского народа. Он говорил: «Греческое вероиспо­ведание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер» [19]. В его время был распространен взгляд, что все хрис­тианство сконцентривано в католичестве и что только католичество может выступить в качестве универсальной силы мирового прогресса. П.Я. Чаадаев утверждал в то время, что, обособившись от католичес­кого Запада в период церковной схизмы, «мы ошиблись насчет насто­ящего духа религии» – не восприняли «чисто историческую сторону, социально преобразовательное начало как внутреннее свойство хрис­тианства и потому «не собрали всех ее плодов, хотя и подчинились ее закону», то есть плодов науки, культуры, благоустроенной жизни, ци­вилизации» [20]. Александр Сергеевич не соглашался с мнением Ча­адаева «о нечистоте источника нашего христианства», заимствованно­го из Византии и направившего русскую историю не по западному пу­ти. Он писал: «У греков мы взяли Евангелие и предания, но не дух ребяческой мелочности и словопрений. Нравы Византии никогда не были нравами Киева. Наше духовенство до Феофана было достойно уважения, оно никогда не пятнало себя низостями папизма и, конечно, никогда не вызвало бы реформации в тот момент, когда человечество больше всего нуждалось в единстве» [21].

Высоко ценил Пушкин подвиг миссионерства. Путешествуя по Кавказу, он наблюдал жизнь населяющих его народов, понимал их нужды, со­чувствовал им. Выход для них он видел в просвещении светом Еван­гельским. Пушкин пишет о назначении миссионера как о подвижниче­стве человека, взявшего на себя тяжелый крест и несущего его до конца с упованием только на помощь Господа. «Никто еще из нас не думал препоясаться и идти с миром и крестом к бедным братьям, ли­шенным доныне света истинного. Так ли исполняем мы долг христи­анства?» [22].

Великие поэты и мыслители всех времен и народов живут в веках. Даже если самые народы уже давно умерли, слава их поэтов и мысли­телей жива. Однако при всем величии и мировой славе Пушкина для православного сознания есть и недоуменные вопросы. Один из тако­вых – вопрос о его смерти. Можно много говорить, что привело к кровавой развязке той сложной и запутанной истории, следствием ко­торой была дуэль между Пушкиным и Дантесом-Геккерном. Известно немало фактов и свидетельств об этом современников, а также позд­нейших исследователей. Существуют разные мнения по поводу пе­чального события... И все же, несмотря на всю трагичность исхода этой несчастной дуэли, именно в эти последние дни поэт, преображен­ный страданием, пришел к тому внутреннему духовному состоянию, которое позволило ему уйти из этого мира житейской суеты со свет­лой душой, освобожденной из плена страстей, вражды, жизненных про­тиворечий...

Обратимся к истории в описании исследователей.

Дуэль состоялась 27 января 1837 года.

Тяжело раненного поэта в отчаянном состоянии привезли домой. Приняли все возможные меры. Вызвали самых знаменитых врачей, в том числе личного врача государя-императора Н.Ф. Арендта. Много­опытный доктор Арендт с первого взгляда убедился, что надежды нет... Несмотря на сильные страдания (рана оказалась смертельной), А.С. Пушкин держался с большим мужеством, старался как можно меньше беспо­коить родных и близких, особенную заботу проявлял о жене. Первыми его словами к ней были: «Как я счастлив! Я еще жив, и ты возле меня. Будь покойна: ты не виновата, я знаю, что ты не виновата». Он ста­рался не волновать ее даже своими стонами при нестерпимой боли. Зная свое безнадежное состояние, он все же безропотно и терпеливо принимал все попечения о нем врачей, чтобы не огорчать никого. Доктор Арендт сказал об этом: «Я был в тридцати сражениях, видел много умирающих, но мало видел подобного... Для Пушкина жаль, что он не был убит на месте, потому что мучения его невыразимы, но для чести жены его – это счастье, что он остался жив. Никому из нас, видя его страдания, нельзя сомневаться в невинности ее и в любви, которую к ней Пушкин сохранил». Этот трехдневный недуг, разрывая связь его с житейской злобой и суетой, но не лишая ясности и живости созна­ния... позволил ему внутренним актом воли перерешить для себя жизненный вопрос в его истинном смысле. Перед смертью «он как будто сделался иной: буря, которая за несколько часов волновала его неодо­лимою страстию, исчезла, не оставив в нем следа, ни слова, ни воспо­минания о случившемся» [23]. Это не было потерей памяти, но внут­ренним возвышением и очищением. Все суетное, низкое, ничтожное отпало, и он, освобожденный из плена житейских страстей, просвет­ленный тем светом, сияние которого незримо для тех, кто не осенен последними мгновениями земной жизни, предстал во всей красоте своей высокой, щедрой и мудрой души. Посреди собственных тяжелейших страданий он вспомнил о приглашении на погребение сына Н.И. Греча: «Если увидите Греча, – сказал он доктору Спасскому, – поклонитесь ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере». На вопрос, желает ли он исповедаться и причаститься, он согласился охотно, и призвали священника. Своим участием в дуэли Пушкин нарушил слово, данное императору Николаю Павловичу, который после первой несо­стоявшейся дуэли с Дантесом-Геккерном просил его поставить в из­вестность, если снова возникнет подобное положение. Слово было да­но, но не исполнено. Правда, уже после дуэли было найдено письмо к Бенкендорфу с изложением нового столкновения, видимо, для переда­чи государю, но не отправленное, возможно, из соображений особой щепетильности в вопросах, затрагивающих честь. И теперь он через доктора Арендта просил прощения за себя и за Данзаса. В ответ было передано письмо Николая Павловича: «Если Бог не велит нам более увидеться, посылаю тебе мое прощение и вместе мой совет: исполнить долг христианский. О жене и детях не беспокойся, я их беру на свое попечение». Арендту было повелено немедленно ехать к Пушкину и прочитать письмо, а потом обо всем доложить. «Я не лягу, я буду ждать», – сказал император. Пушкин принял известие с большой ра­достью, поцеловал письмо, долго не выпускал из рук своих [24]...

Исповедь была совершена протоиереем Петром Дмитриевичем Песоцким, настоятелем церкви во имя Спаса Нерукотворного Образа, что при главных конюшнях [25].

«Священник говорил мне после о нем и о благочестии, с коим он исполнил долг христианина» [26], – писал в письме к А.Я. Булгакову 6 февраля 1837 года близкий друг Александра Сергеевича П.А. Вязем­ский. Когда К.К. Данзас, желая выведать, в каких чувствах умирает он к Геккерну (Дантесу), спросил его, не поручает ли он чего-нибудь в случае касательно Геккерна, Пушкин ответил решительно: «Требую, чтобы ты не мстил за мою смерть, прощаю ему и хочу умереть хрис­тианином» [27].

Предчувствуя близость смерти, он ни в чем не хотел оставаться должником на земле: призвал Данзаса и продиктовал ему записку о своих долгах. Утром просил позвать жену, потом – детей... На каждо­го он оборачивал глаза свои, клал ему на голову руку, крестил и дви­жением руки отсылал прочь. Попросил позвать Е.А. Карамзину, кото­рую всегда уважал за благочестие. Тепло попрощался с нею, потом призвал снова, прося: «Перекрестите меня», – затем поцеловал у нее руку. Попрощался с друзьями и близкими. Состояние его быстро ухуд­шалось, однако он был в полном сознании, говорил очень разумно и внятно. Прием опиума на время успокоил его. Но он понимал, что уходит, и когда Даль, желая утешить его, сказал: «Мы все надеемся, не отчаивайся и ты», – «Нет, – возразил он, – мне здесь не житье, я умру, да, видно, так и надо». Моментами казалось, что наступило улучшение, но это было иллюзорное облегчение перед концом... Три последние ми­нуты мысли его были светлы. Ему казалось, что он поднимается вверх.. Раз он подал руку Далю, который не отходил от него, и, пожимая ее, проговорил: «Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше... ну, пой­дем!» Очнувшись, объяснил: «Мне, было, пригрезилось, что я с тобой лезу вверх по этим книгам и полкам! высоко... и голова закружилась». Немного погодя, не раскрывая глаз, он опять начал искать руку Даля, потянул ее, сказал: «Ну пойдем же, пожалуйста...» Даль по его про­сьбе приподнял его повыше… вдруг, как бы проснувшись, он быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: «Кончена жизнь!» Даль не сразу понял, что он говорит, но он повторил отчетливо и положительно: «Жизнь кончена!» «Тяжело дышать, давит!» – были последние слова его. «Я не сводил с него глаз, – пишет далее Жуков­ский, – и заметил в эту минуту, что движение груди, доселе тихое, сделалось прерывчатым. Скоро оно прекратилось. Я смотрел внима­тельно, ждал последнего вздоха, но и его не приметил. Тишина, его объявшая, показалась мне успокоением, а его уже не было Все над ним молчали. Минуты через две я спросил: "Что он?" "Кончилось!" – отвечал мне Даль (в три четверти третьего часа пополудни, 29 января). Так тихо, так спокойно удалилась душа его. Мы долго стояли над ним молча, не шевелясь, не смея нарушить таинства смерти, которое совершилось перед нами во всей умилительной святыне своей. Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видел ничего подобного тому, что было на нем в эту первую минуту смерти. Голова его несколько наклонилась, руки, в которых было за несколько минут какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты, как будто упавшие для отдыха после тяже­лого труда. Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо. Это было ни сон, ни покой, не было выражение ума, столь прежде свойст­венное этому лицу, не было также и выражение поэтическое, нет! Какая-то важная, удивительная мысль на нем развивалась, что-то по­хожее на видение, на какое-то полное, глубоко-удовлетворяющее знание. Всматриваясь в него, мне все хотелось у него спросить: что видишь, друг? И что бы он отвечал мне, если бы мог воскреснуть? Вот минуты в жизни нашей, которые вполне достойны названия великих. В эту минуту, можно сказать, я увидел лицо самой смерти, божественно-тайное... никогда на лице его не видел я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, таилась в нем и прежде, будучи свойственна его высокой природе, но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти» [28].

Пушкин принадлежит не одним родственникам и друзьям, но и Оте­честву, и истории. И надо, чтобы память о нем сохранилась в чистоте и целости истины. Из сказанного здесь можно видеть, в каких чувст­вах и в каком расположении ума и сердца своего кончил он жизнь. И что бы мог он сказать, если бы мог воскреснуть?.. Нельзя, конечно, угадать, какие слова сказал бы своему другу воскресший из смерти поэт, «но можно наверное отвечать за то, чего бы он не сказал. Он не сказал бы того, что твердят его неразумные поклонники, делающие из великого человека своего маленького идола, он не сказал бы, что по­гиб от злой враждебной судьбы, не сказал бы, что его смерть была бессмысленною и бесцельною, не стал бы жаловаться на свет, на об­щественную среду, на своих врагов, в его словах не было бы укора, ропота и негодования. И эта несомненная уверенность в том, чего бы он не сказал, – уверенность, которая не нуждается ни в каких доказа­тельствах, потому что она прямо дается простым фактическим описа­нием его последних часов, – эта уверенность есть последнее благоде­яние, за которое мы должны быть признательны великому человеку. Окончательное торжество духа в нем и его примирение с Богом и с миром примиряют нас с его смертию: эта смерть не была безвремен­ною» [29].

Смерть по причине дуэли поставила перед священноначалием Рус­ской Православной Церкви вопрос о чине его отпевания и месте его погребения. По канонам христианской Церкви «по самоубийцам отпе­вания не подобает быти». В «Книге Правил» по этому поводу сказано: «Аще кто, будучи вне себя, подымет на себя руки, или повергнет себя с высоты... о таковом не подобает быти приношение, ибо есть само­убийца» [30]. Дуэль, как греховное проявление личного самолюбия, Православной Церковью также осуждается и приравнивается к греху самоубийства. Архиепископ Одесский и Херсонский Никанор говорит об этом: «Церковь всегда осуждала поединки, проистекающие из лич­ного самолюбия, из мести за личную обиду, хотя с мирской точки зре­ния наш поэт и не мог не призывать эту развязку всех неисходных затруднений своей жизни, как не мог не принять и вынужденный им самим вызов. Понятна сдержанность российского первосвятителя тог­дашнего С.-Петербургского митрополита Серафима, который... вос­противился отданию полных погребальных убитому поэту почестей личным участием в отпевании и вообще архиерейским служением» [31]. Мит­рополит Серафим держался общепринятых церковных правил. А 102-е Правило Шестого Константинопольского Собора (691-692 гг.) гла­сит:

«Приявшие от Бога власть решити и вязати, должны рассматривати качество греха, и готовность согрешившаго ко обращению, и тако употребляти приличное недугу врачевание, дабы, не соблюдая меры в том и в другом, не утратити спасения недугующаго. Ибо не одинаков есть недуг греха, но различен и многообразен, и производит многия отрасли вреда, из которых зло обильно разливается, и далее распро­страняется, доколе не будет остановлено силою врачующаго. Почему духовное врачебное искусство являющему подобает, во-первых, рас­сматривав расположение согрешившаго, и наблюдати, к здравию ли он направляется, или напротив, собственными нравами, привлекает к себе болезнь, и како между тем учреждает свое поведение: и аще вра­чу не сопротивляется, и душевную рану чрез приложение предписан­ных врачевств заживляет: в таковом случае по достоинству возмери- вати ему милосердие. Ибо у Бога и у приявшаго пастырское водитель­ство все попечение о том, дабы овцу заблуждшую возвратити, и уяз­вленную змием уврачевати. Не должно ниже гнати по стремнинам от­чаяния, ниже опускати бразды к разслаблению жизни и к небрежению: но должно непременно, которым-либо образом, или посредством су­ровых и вяжущих, или посредством более мягких и легких врачебных средств, противодействовати недугу, и к заживлению раны нодвизатися: и плоды покаяния испытывати, и мудро управляти человеком, при­зываемым к горнему просвещению. Подобает убо нам и то и другое ведати, и приличное ревности кающагося, и требуемое обычаем: для неприемлющих же совершенства покаяния, следовати преданному об­разу, якоже священный Василий поучает нас» [32].

А.С. Пушкин скончался от смертельного ранения на дуэли. В запи­си церковной книги сказано: «Скончался от раны», – поэтому митропо­лит Серафим не возражал против отпевания его по православному чи­ну, но Владыка не дал благословения «отданию при погребении поэта торжественных почестей» [33]. Другими словами, молиться о нем на­до, но восторгаться его кончиною и торжествовать нельзя. Здесь вступают в силу принципы церковной икономии и церковной акривии. В первом случае Церковь делает послабление, дабы не «гнати по стремнинам отчаяния», а в другом, дабы «противодействовати недугу», останав­ливает от подражания дурным обычаям.

Объективная и справедливая оценка печальной кончины А.С. Пушкина не направлена к тому, чтобы умалить или унизить его поэтическое вдохновение или талант, но напомнить, что жизнь человека – это свя­щенный дар Божий, и никто не властен покушаться на него или посту­пать с ним опрометчиво. Это приобретает особое значение, когда во­прос стоит о влиянии на других: «Горе тому человеку, через которого соблазн приходит» (Мф. 18, 7).

Отпевание Александра Сергеевича было совершено 1 февраля в храме Спаса Нерукотворного Образа. Последнюю панихиду отслужи­ли 3 февраля в 10 часов вечера. В полночь сани с гробом при свете месяца тронулись в путь к месту последнего упокоения поэта. Сопро­вождал гроб один из близких друзей Пушкина Александр Иванович Тургенев. По приезде тело с гробом поставили в храме Успения Божией Матери Святогорского монастыря. Вечером отслужили панихи­ду. Всю ночь рыли могилу рядом с могилой матери покойного: место погребения было определено им самим еще весной 1836 года, когда он хоронил здесь свою мать Надежду Осиповну. Утром, после Божест­венной литургии, в Успенском храме была совершена последняя пани­хида. Попрощаться с прахом поэта пришли его тригорские соседи и крестьяне из окрестных сел.

Наша память об Александре Сергеевиче Пушкине выражается не только в чтении его замечательных творений и в восхищении ими, но в молитве об упокоении души его. «Имеем ли мы право молиться за него? Был он крещен, жил и умер христианином, примиренным с Бо­гом и совестью и Христовой Церковью, умер кающимся сыном Отца Небесного, умер в муках наложенного им на себя креста, как и еван­гельский разбойник, умер на кресте, с воплем покаяния и веры и на­дежды внити в рай вслед за Самим распятым Спасителем» [34].

Когда мы соизмеряем богатый талант А.С. Пушкина с возможнос­тями и идеалом человека-христианина, видим, что служил он Богу и ближнему с усердием и любовью. Своим поэтическим талантом он явил себя миру как личность одухотворенная. Наша молитва об упо­коении души усопшего раба Божия Александра в селениях праведных имеет основу в словах Господа нашего Иисуса Христа, которые были сказаны человеку, получившему пять талантов: «Хорошо, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего» (Мф. 25, 21).

Источник: Пушкинская эпоха и христианская культура. Санкт-Петербургский центр Православной культуры. – СПб., 1994.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] В.А. Жуковский. Эстетика и критика. – М., 1985, С. 368.

[2] А.С. Пушкин. Соч. в 3-х т. – М., 1985, Т. I, С. 488.

[3] Проф. Л.Н. Парийский. О чудотворной иконе Знамения Пресвятыя Богородицы в храме ЛДА. – Речь на годовом акте Ленинградской Духовной академии 30 дек. 1955 г. – One Church, 1956, vol. X, № 7-8, р. 207.

[4] А.С. Пушкин. Указ. соч., С. 385.

[5] А.С. Пушкин. Указ. соч., С. 422.

[6] Л.А Черейский. Пушкин и его окружение. – Л., 1975, С. 442.

[7] Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломен­ского по учебным и церковно-государственным вопросам. – СПб., 1885, Т. 2, С. 254.

[8] А.С. Пушкин. Письма. – М., 1958, Т. 10, С. 267, 803 (см. также: В мире книг, 1967, № 1, С. 45).

[9] А.С. Пушкин. Соч. в 3-х т. – М., 1985, Т. 1, С. 469-470.

[10] В. Непомнящий. Поэзия и судьба. С. 69.

[11] Ю. Селезнев. Достоевский. – М., 1981, С. 519, 521.

[12] А.С. Пушкин. Указ. соч., С.153-155.

[13] Поучения, беседы, речи, воззвания и послания Никанора, архиепископа Одес­ского и Херсонского. – Одесса, 1890, Т. 1, С. 238. – Беседа в Неделю блудного сына при поминовении раба Божия Александра (поэта Пушкина) по истечении 50-летия по смерти его.

[14] Письмо кн. П.А. Вяземского к А.Я. Булгакову от 5 февраля 1837 г. // В кн.: А.С. Пушкин в его изречениях и характеристиках. Сост. А.Н. Сальников. – СПб., 1887, С. 141.

[15] А.С. Пушкин. Собр.соч. – М.-Л., 1950, Т. 3, С. 373.

[16] Переписка А.С. Пушкина. – М., 1982, Т. 1, С. 200. См. также: В краю великих вдохновений. – М., 1976, С. 24.

[17] А.С. Пушкин. Полн. собр. соч в 10-ти т. – М.-Л., 1950–1951, Т. VII, С. 126. – Заметки о русской истории XVIII в.

[18] А.С. Пушкии в его изречениях и характеристиках. – СПб., 1887, С. 44.

[19] Там же, С. 71.

[20] Цит. по кн.: Б. Тарасое. В мире человека. – М., 1986, С. 286-287.

[21] Переписка А.С. Пушкина. – М., 1982, Т. 2, С. 289.

[22] А.С. Пушкин. Путешествие в Арзрум. – Полн. собр. соч., Т. 6, С. 648.

[23], [24] В.А. Жуковский. Сочинения. – СПб., 1878, Т. 6, С. 12.

[25] Н. Невзоров. К биографии А.С. Пушкина. – СПб., 1899, С .9.

[26[ А.С. Пушкин в высказываниях и характеристиках. С. 141. 

[27] Там же. С. 144.

[28] В.А. Жуковский. Сочинения. – СПб., 1878, Т. 6, С. 19-20.

[29] В.С. Соловьев. Собр. соч., Изд.2-е. – СПб, 1897, Т. 9, С. 56.

[30] Канонич. ответы св. Тимофея, еп. Александрийского, в «Книге Правил Св. Апостол, Св. Соборов Вселен., и Поместн., и Св. Отец». – М., 1914, С. 386.

[31] Никанор, архиеп. Одесск. и Херсон. Поучения, беседы, речи. – Одесса, 1890, Т. 1, С. 245.

[32] Правила Св. Апостол и Св. Соборов Вселенск. и Поместн., и Св. Отец. – М., 1887, Вып. 3, Ч. 2, С. 609.

[33] Н. Невзоров. К биографии А.С. Пушкина. – СПб., 1899, С. 11.

[34] Никанор, архиеп. Одесск. и Херсон. Поучения, беседы, речи. – Одесса, 1890, Т. 1, С. 254.

STSL.Ru

6 июня 2014