К.Н. Леонтьев и Троице-Сергиева Лавра

Н.Ф. Буданова

Имя Константина Николаевича Леонтьева (1821-1891), талантливого русского беллетриста, литературного критика, публициста, религиозного мыслителя в наши дни известно лишь небольшому кругу читателей, в основном, литературоведам и философам.

Творческое наследие Леонтьева, весьма противоречивое по своему характеру, не поддается однозначной оценке, равно как и его мировоззрение. Леонтьев был почти неизвестен своим современникам и не признан ими, так как его «охранительный консерватизм» шел вразрез с господствовавшей тогда верой в буржуазно-демократический прогресс.

Леонтьев – личность богато одаренная, яркая и трагическая в своих духовных исканиях, борениях и судьбе.

Настоящая статья посвящена заключительному, слабо изученному этапу его многотрудного жизненного и духовного пути.

К.Н. Леонтьев. Фото 1889 г.

Троице-Сергиева Лавра не занимает в духовной жизни и творчестве Леонтьева такого значительного места, как Оптина пустынь, в которой он, не считая приездов в разные годы, прожил почти безвыездно более пяти лет (с весны 1886 г. по 23 августа 1891 г.) под духовным окормлением знаменитого старца иеромонаха Амвросия (в миру – Александр Михайлович Гренков, 1812-1891). Годы пребывания в Оптиной были для Леонтьева годами духовного роста и творческого подъема [1].

В Троице-Сергиевой Лавре Леонтьев прожил немногим более двух месяцев (с 30 августа по 12 ноября 1891 г.). Однако Троице-Сергиева Лавра – это последнее земное пристанище Леонтьева, здесь завершается его духовный подвиг.

Попытаемся по возможности собрать и осветить (в основном, по письмам Леонтьева и воспоминаниям, ему посвященным) то немногое, что известно о пребывании Леонтьева у Троицы.

Переезд его в Сергиев Посад совершился по настоянию старца Амвросия, его духовного отца.

«Троица – после Оптиной единственное место в России, где мне теперь не противно жить... Городок вроде уездного, монахи и хороший воздух. И тут и там есть друзья. Главные черты сходны», – писал Леонтьев А. Губастову еще в мае 1891 г. [2].

В письме к В.В. Розанову от 13-14 августа 1891 г. Из Оптиной он следующим образом объясняет мотивы своего предполагаемого переезда в Сергиев Посад: «...старец настойчиво уже с весны побуждает меня к этому переселению ввиду близости (там) именно той самой хирургической помощи, к которой и Вы мне советуете прибегнуть [3]. От[ец] Амвросий говорит: «Не должен христианин напрашиваться на слишком жестокую смерть. Лечиться – смирение». И даже торопит отъезд, пока не холодно. Может быть, у него есть и другие обо мне соображения, о которых он умалчивает <...>. Впрочем, не надо старческую заповедь принимать всегда в прямом и чисто практическом смысле, что «вот все у Троицы еще лучше будет. «Вовсе нет; может случиться «в земном» смысле и хуже; но важны благословение и послушание в «загробном» отношении в смысле «трансцендентного эгоизма» [4] (т.е. для личного спасения души).

В письме к священнику И.И. Фуделю от 5 сентября 1891 г. уже из Троице-Сергиевой Лавры Леонтьев также объясняет свой переезд в Лавру рекомендацией старца Амвросия. «Замечу кстати, – добавляет Леонтьев, – что старец как-то особенно настойчиво выпроваживает меня к Троице. Почему – не понимаю. Явный повод, конечно, близость специалистов по моей болезни, могущей причинить слишком лютую смерть. Но что-то подозревается и тайное, а что – не знаю» [5].

Не исключено, что прозорливый старец предвидел не только собственную близкую кончину, но и близкую кончину своего духовного сына, так как, благословив о. Климента, сказал ему: «Скоро увидимся, скоро увидимся».

Старец Амвросий скончался в Шамардине 10 (22) октября 1891 г., Леонтьев – 12 ноября того же года, пережив его немногим более месяца [6].

Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1880-е гг.
Фото с сайта pastvu.com

23 августа 1891 г. Леонтьев принял тайный монашеский постриг в Предтеченском скиту Оптиной пустыни под именем Климента (так звали друга Леонтьева, преждевременно умершего оптинского иеромонаха Климента Зедергольма; его памяти Леонтьев посвятил одну из своих лучших работ «Отец Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной пустыни») [7].

30 августа 1891 г. больной Леонтьев приезжает в Троице-Сергиеву Лавру.

В упомянутом выше письме к И.И. Фуделю от 5 сентября 1891 г. Константин Николаевич делится своими первыми впечатлениями от Лавры: «Уезжая, я благословился у старца возвратиться в Оптину около 15 сентября (пока еще не слишком холодно) в том случае, если у Троицы мне покажется уж слишком не по духу и не по средствам. Но 15-е еще не настало, а я уже чувствую решимость остаться здесь и испытать себя хоть в течение зимы, а в мае что Бог даст. «По духу» я ничего, доволен. Троица уже давно была для меня после Оптиной наиболее приятным местом: город мал (я это люблю), кругом лес, близок тот «запах ладана» и видна та «черная ряса», без которых я уже и жить не могу и которые люблю даже и тогда, когда вижу все несовершенства людей, облеченных в эту рясу и с кадилом в руке. Но, не скрою, очень боюсь хозяйственной стороны...» [8].

По приезде о. Клименту не удалось поступить в число лаврской братии. Наместником Лавры был архимандрит Леонид Кавелин (1822-1891), ученый монах, известный духовный писатель (его перу, в частности, принадлежат такие труды, как «Историческое описание Козельской Введенской Оптиной пустыни» и «Жизнеописание Оптинского старца иеромонаха Леонида», изданные в Москве в 1876 г.). Леонтьев был с ним знаком давно, со времен своей дипломатической службы в Константинополе, но их отношения были прохладными. Кавелин скончался в октябре 1891 г., вскоре после приезда Леонтьева в Лавру.

Не удалось также о. Клименту поступить и в Гефсиманский скит. Пришлось подыскивать себе в Посаде подходящую квартиру. Леонтьев поселился в лаврской гостинице, а через некоторое время перешел в так называемые «графские номера» (по имени жившего там ранее графа М.В. Толстого, церковного писателя). Это была отдельная и удобная квартира. Здесь его изредка навещали его московские друзья, а также студенты Духовной академии. Духовным отцом Леонтьева стал иеромонах Гефсиманского скита старец Варнава.

Наиболее яркой, талантливой и значительной фигурой из духовного окружения Леонтьева в Троице-Сергиевой Лавре в то время был, пожалуй, молодой архимандрит Антоний (в миру –  Алексей Павлович Храповицкий,1863-1936). В 1889 г. 27-летний Антоний, возведенный в сан архимандрита, становится ректором Санкт-Петербургской духовной академии, а затем (незадолго до приезда Леонтьева) – ректором Московской духовной академии. Позднее он становится митрополитом. Антоний (Храповицкий) – известный духовный писатель и автор ряда работ о Достоевском, горячим поклонником таланта которого он был.

Митр. Антоний (Храповицкий)

Ранее, до Троице-Сергиевой Лавры, архимандрит Антоний не был лично знаком с Николаем Константиновичем, но относился к нему достаточно неприязненно и даже выступал в печати против узкой и односторонней, на его взгляд, трактовки последним христианской проблемы спасения души (так называемый «трансцендентный эгоизм» Леонтьева), а также по вопросу об отношении христианина к общественному благу. По мнению Леонтьева, высказанному им, в частности, в статье «О всемирной любви» (1880), посвященной критике Пушкинской речи Достоевского, христианин должен заботиться лишь о загробном спасении личной души.

«Верно только одно, – точно одно, одно только несомненно, – писал Н.К. Леонтьев, – это то, что все здешнее должно погибнуть. И потому на что эта лихорадочная забота о земном благе грядущих поколений? На что эти младенческие болезненные мечты и восторги!» [9].

«С своей стороны, – вспоминает владыка Антоний, – я разрешал спорный вопрос так, что для христианина, живущего среди человеческого общества, спасение души и истинное служение общественному благу равно недоступны одно без другого, а потому и самый вопрос неуместен» [10].

Второй причиной настороженно-предвзятого отношения его к Леонтьеву были, как он сам признается в воспоминаниях, несправедливые нападки Леонтьева в печати на «горячо любимого мною Достоевского», обвинения последнего в так называемом «розовом христианстве», то есть в излишней проповеди любви.

Однако, позднее, уже после смерти Леонтьева и более обстоятельного знакомства с его сочинениями, отношение владыки Антония к Леонтьеву заметно меняется. Название воспоминаний «Искренняя душа» – это и характеристика Леонтьева. Святитель тепло вспоминает о двух своих встречах с Леонтьевым в Лавре, с сочувствием отзывается о его книге «Отец Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной Пустыни», о «Рассказах из жизни христиан в Турции».

Владыка Антоний посетил Леонтьева в Лавре дважды: вскоре после его приезда и накануне его кончины (есть сведения, что последняя встреча состоялась 9 ноября).

«Во время первой беседы, – вспоминает митрополит Антоний (Храповицкий), – Леонтьев говорил о греках, об их, по его мнению, более глубоком и духовном, чем у русских, понимании христианства; о молодых людях из духовного сословия, отличающихся большим трудолюбием, чистотой семейных нравов, но не способных, за редким исключением, к творческой и административной работе; о современном монашестве; о необходимости восстановления патриаршества на Руси. <...> Замечательно, что Константин Николаевич не говорил ничего о Достоевском, хотя и говорил о литературе и, в частности, негодовал на атеистические произведения Л. Толстого; не повторял он и своих парадоксов последних лет о происхождении религиозного чувства и об эгоистическом характере христианства» [11].

Владыка Антоний называет эту беседу «сердечной и искренней». По его воспоминаниям, Леонтьев говорил много и очень умно, но в высшей степени скромно, как говорят простые монахи пред настоятелями или старшими иеромонахами: прямо, открыто, но без настойчивости и с постоянной готовностью выслушать и принять опровержение своих мыслей» [12].

Второй раз митрополит Антоний  посетил уже тяжело больного Леонтьева по его просьбе вместе с иеромонахом Троице-Сергиевой Лавры Никоном после принятия больным Святых Таин от старца Гефсиманского скита о. Варнавы.

И совсем уже примиряющим аккордом звучит в воспоминаниях владыки Антония его итоговая оценка Леонтьева. Архиерей характеризует Леонтьева, очистившегося покаянием и сумевшего преодолеть свои пристрастия, как «одного из лучших русских людей, одного из недюжинных русских талантов, одного из наиболее пре- данных Христу и церкви православных христиан, у которого есть чему поучиться не только мирянину, но и богослову» [13].

Несколько слов о литературной деятельности Леонтьева в Троице-Сергиевой Лавре. За короткий срок пребывания у Троицы ничего нового Леонтьев не успел написать, но он продолжал подготовку к изданию тома третьего своих публицистических статей «Россия, Восток и славянство», мечтал продолжить работу над трудом «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения».

Письма Леонтьева 1891 г. свидетельствуют, что он сохранил живой интерес к событиям общественно-политической, религиозной и культурной жизни России, а также страстный темперамент публициста [14].

1891 г. год принес Константину Николаевичу нечаянную радость: состоялось на основе завязавшейся переписки его заочное знакомство с В.В. Розановым, вскоре вылившееся в дружбу.

Переписка этих двух талантливых людей, оригинальных мыслителей и блестящих стилистов, продолжавшаяся немногим более полугода (с весны по октябрь 1891 г.), много дает для понимания личности и мировоззрения Леонтьева.

Леонтьев, не избалованный вниманием критики и так долго ждавший если не признания своих идей, то хотя бы интереса к ним, вдруг неожиданно встретил эрудированного и сочувственного собеседника и, как ему казалось, единомышленника, понимавшего его с полуслова.

Как позднее объяснил Розанов, его сблизили с Леонтьевым единство темперамента борцов и общность положения (обнищавший дворянин и уездный учитель); сблизили их и общее неприятие казенного либерализма и критическое отношение к буржуазно-демократическому прогрессу. Яркая личность Леонтьева, парадоксальность и независимость его суждений поразили молодого Розанова. Вскоре переписка приобретает дружеский и даже исповедальный характер.

У стен Гефсиманского Черниговского скита.
Фото 1880-х гг.

Историософские и эстетические взгляды Леонтьева в последний год его жизни, год монашеского пострига, не претерпели заметных изменений. Он остался верен и своей теории «триединого процесса», приложимой, по его мнению, ко всей неорганической и органической природе, и своему «эстетическому пониманию» истории и жизни. Последнее Леонтьев изложил еще в письме к священнику И. Фуделю от 6 июля 1888 г. В письме к Розанову от 13-14 августа 1891 г. Леонтьев возвращается к этой теме. Согласно его взгляду, основным, универсальным «мерилом» (то есть критерием) в подходе к явлениям истории и жизни является эстетика. Религия же годится лишь для единоверцев и для спасения собственной души («трансцедентный эгоизм»), а мораль вообще не годится, так как большинство царей, полководцев, художников (и даже некоторые святые) не выдержат морального критерия [15].

По этому поводу Розанов, опубликовавший в 1903 г., уже после смерти Леонтьева, его письма со своим содержательным предисловием и примечаниями [16], восклицает: «Эстетика универсальнее христианства. Что христианство для китайца и римлянина: «местное явление» [17]! И добавляет, что эстетизм был натурою Леонтьева, «а в христианство он все-таки был только крещен; это – первозаконие и второзаконие» [18].

Розанов один из первых (если не первый!) отметил явное противоречие между строгим аскетическим идеалом Леонтьева и его языческой по своему характеру эстетикой.

По образному выражению Розанова, «на дне души» Леонтьева, так и не сумевшего до конца отказаться от своей языческой эстетики, «лежали как бы вечно грызшие друг друга два змия: эстетизм и христианство, «эллин» и житель катакомб» [19].

Позднее вывод Розанова о языческом характере эстетики Леонтьева поддержали некоторые богословы (в их числе такой авторитетный православный богослов, как протоиерей Георгий Флоровский, и религиозные мыслители рубежа XIX-XX вв.).

Несмотря на идейные расхождения, Розанов навсегда сохранил к Леонтьеву глубокое уважение и привязанность, назвав его человеком чистого сердца и великого ума. Розанов отнес Леонтьева к числу искателей и сравнил с великими мореплавателями: «Сущность этого «великого мореплавания» заключается в погружении в умственный океан, в отдаче всего себя, до последних фибр, до злоключений, до опасности и личного несчастья – диковинкам его глубин и отдаленностей» [20].

По наблюдению Леонтьева, все важные события его жизни совершались в годы, которыми начинается каждое десятилетие:

1831 г. – год рождения Константина Николаевича.

1851 г. – болезнь, знакомство с И.С. Тургеневым, первое решение стать писателем.

1861 г. – женитьба, нужда.

1871 г. – важнейший религиозный переворот, определивший всю его последующую жизнь.

1881 г. – неприятности по имению Кудиново; цензорская работа [21].

1891 г. – смерть старца Амвросия.

Константин Николаевич надеялся, что благополучно перешагнет 1891-й год и вернется к литературной работе. Однако Бог сулил иное. О. Климент простудился, сидя за письменным столом у открытой форточки в жарко натопленной гостиничной комнате [22]. В результате он заболел пневмонией, той болезнью, стадии развития которой он подробно описал некогда в статье «Византизм и славянство» в качестве иллюстрации к своей теории «триединого процесса развития». Болезнь эта, неожиданная для него самого и окружающих, развивалась стремительно и привела к летальному исходу.

Сведения о последних днях и часах жизни о. Климента содержатся в воспоминаниях А.А. Александрова, К.А. Губастова, Ф.П. Чуприна, архимандрита Антония Храповицкого. За время своей недолгой болезни о. Климент дважды исповедовался и приобщился Святых Таин. Умирал он тяжело, бредил, терял сознание. Скончался о. Климент 12 ноября 1891 г.

Архимандрит Антоний принял участие в погребальной литургии и чине отпевания. По его воспоминаниям, «надгробное слово было произнесено довольно бестолково бестолковым студентом-священником Веригиным, молодым, избалованным барченком». В служении участвовали шесть иереев. После погребения состоялся поминальный обед.

О. Климент был погребен в Гефсиманском скиту близ храма Черниговской Божией Матери.

Гефсиманский Черниговский скит,

подворье Троице-Сергиевой Лавры

Представляется знаменательным и не случайным, что последний год жизни Леонтьева (в иночестве о. Климента) был связан с двумя прославленными православными святынями России – Оптиной пустынью и Троице-Сергиевой Лаврой. Здесь завершается главное дело его жизни, которому он посвятил последние двадцать лет – дело спасения души (как он его понимал), выполнение обета, данного им во время смертельной болезни в Салониках в 1871 г. перед иконой Божией Матери, привезенной ему с Афона: в случае выздоровления коренным образом переменить свою жизнь и, возможно, закончить ее в монастыре. И он свое обещание выполнил.

Источник: Троице-Сергиева Лавра в истории, культуре и духовной жизни России: Материалы III международной конференции / Сост.: Т.Н. Манушина, С.В. Николаева. – Сергиев Посад: Весь Сергиев Посад, 2004. С. 204-213.

Примечания

[1] Этот в период биографии К.Н. Леонтьева кратко освещен в кн.: Иваск Ю.П. Константин Леонтьев (1831-1891). Жизнь и творчество // Леонтьев К.Н.: Pro et contra. – СПб., 1995. Кн. 2. С. 588-592.

[2] Леонтьев К.Н. Избранные письма. 1854-1891. – СПб., 1993. С. 569.

[3] Леонтьев страдал острой почечной недостаточностью, а также болезнью горла.

[4] Леонтьев К. Письма к Василию Розанову. – Лондон, 1981. С. 112-113.

[5] Леонтьев К.Н. Избранные письма... С. 593.

[6] О старце Амвросии Леонтьев тепло отзывается в письмах Розанову. Он посвятил памяти своего духовного отца статью «Оптинский старец Амвросий» (Гражданин. 1891. №N9 305, 313).

[7] Впервые опубликовано: Русский вестник. 1879. №№ 11-12. Отд. изд.: 1880. 1882, 1908.

[8] Леонтьев К.Н. Избранные письма. С. 593-594.

[9] Леонтьев К.Н. Наши новые христиане Ф.М. Достоевский и гр. Лев Толстой. – М., 1882. С. 23.

[10] Антонии (Храповицкий), архиеп. Искренняя душа // Памяти К.Н. Леонтьева. – СПб., 1911. С. 312. В 1892 г, уже после смерти К.Н. Леонтьева выступил по этому вопросу со статьями «Как относится служение общественному благу к заботе о спасении собственной души» (Вопросы философии и психологии. 1892. Т. 3. Кн. 12) и «Общественное благо с точки зрения христианской и современной – позитивной» (Богословский вестник. 1892. Т. 6).

[11] Памяти К.Н. Леонтьева. С. 315-316. Владыка Антоний в данном случае имеет в виду уже упоминавшийся выше «трансцендентный эгоизм» Леонтьева («животный страх за свою загробную участь») и постоянно встречающуюся в произведениях Леонтьева мысль о страхе Божием как источнике и основе веры.

[12] Там же. С. 314.

[13] Там же. С. 323.

[14] Так, в частности, Леонтьев в резкой форме отзывается о реферате своего бывшего любимца Вл. С. Соловьева «Об упадке средневекового мировоззрения» и мечтает организовать среди духовных лиц полемику с идеями Соловьева, а его самого выслать за пределы России (см.: Леонтьев К.Н. Избранные письма. С. 602-603).

[15] Леонтьев К. Письма к Василию Розанову... С. 102-103.

[16] Русский вестник. 1903. №№ 4-6. Следует отметить, что взгляды Розанова к этому времени претерпели известную эволюцию. В своих примечаниях он защищает Достоевского и роман «Братья Карамазовы от нападок Леонтьева. Очевидно, «розовое христианство» Достоевского (религия любви) ему ближе, чем религия страха Леонтьева.

[17] Леонтьев К. Письма к Василию Розанову... С. 107.

[18] Там же.

[19] Там же. С. 105.

[20] Там же. С. 128.

[21] Памяти К. Н. Леонтьева... С. 139.

[22] Там же. С. 322.

Смотрите также:

Константин Николаевич Леонтьев – сайт «Азбука веры»

Сапронов П.А. К юбилеям К.Н. Леонтьева и В.В. Розанова // Начало: журнал института богословия и философии. – СПб., 2006. – № 15.

Что предугадал Константин Леонтьев? Эфир передачи «Философские ночи» от 24 февраля 2018 г. на радио «Вера»

С.Салихова. В Гефсиманском скиту Лавры: Памяти Константина (Климента) Леонтьева