«Душа у него была сострадательная...»

Великую милость даровал Господь нашей семье. Более сорока лет для нас почивший о. Матфей был самым дорогим, самым близким и уважаемым человеком, наставником, добрым пастырем и учителем.

Приехав в Троице-Сергиеву Лавру летом 1963 г., я, как обычно, направилась на поклон к прп. Сергию. Вдруг слышу знакомый голос: «Как хорошо, что Вы приехали. Мы ждем Вас!» Ко мне подошел о. Варнава (Кедров), ныне митрополит. До принятия монашества он служил в Воскресенском соборе г. Тутаев. Приезжая в Ярославль, он обращался ко мне по поводу заболеваний глаз и был знаком с нашей семьей. – «Вас хочет видеть наш молодой иеродиакон. Ему необходима консультация окулиста». Он проводил меня в академический музей. Там я познакомилась с будущим игум. Марком (Лозинским, † 1973). После долгой доверительной беседы он тихо попросил: «Вы не могли бы сейчас посмотреть моего друга, у которого тоже проблемы с глазами?» Вскоре он привел молодого человека, такого же скромного и застенчивого. «Это иеродиакон Матфей. Мы живем с ним в одной келии, вместе служим, оба преподаем: о. Матфей церковный устав и литургику, а я – гомилетику».

Осматривая о. Матфея, я обнаружила, что у него имеется врожденный паралич наружной прямой мышцы левого глаза, отчего глаз не двигался. При положении головы прямо, а еще более при повороте влево возникало заметное косоглазие и двоение. Батюшка нашел положение головы, когда предметы не двоятся, – повернутой слегка вправо, - так и привык держать ее постоянно, и недуг был мало заметен. Когда же он объяснял новый материал, то забывался, и при неправильных поворотах головы косоглазие проявлялось, что вызывало недоумение и пугливое любопытство у ребят. Первое время он терялся. Переживающий за него о. Марк слезно умолял меня уговорить о. Матфея согласиться на операцию по исправлению дефекта. Я знала, что возможны осложнения. Проконсультировалась с другими специалистами, ответ был однозначным: лучше не трогать. Такой вердикт о. Марка расстроил, а о. Матфея обрадовал, ибо у него не было ни малейшего желания оперироваться.

29 марта 1964 г. иерод. Матфей был рукоположен в иеромонаха. На тот момент он, старший регент лаврского хора, продолжал преподавать в МДА. Зная твердость характера о. Матфея и видя, какая строгая дисциплина у него в хоре, Патриарх Пимен в апреле 1974 г. назначил его благочинным Лавры. Это послушание оказалось для него тяжким бременем. Батюшка неоднократно обращался с просьбой к Святейшему освободить его от должности благочинного, ссылаясь на здоровье. Душевное и физическое состояние о. Матфея ухудшалось. В хоре он с трудом владел собой. Только после слезного прошения ребят раздосадованный Святейший освободил о. Матфея от тяжкого для него послушания. Но еще потребовалось немало времени, чтобы хоть в какой-то степени восстановить его душевные и физические силы.

Приезжая в Лавру, я встречала батюшку после службы, и первый его вопрос после приветствия и благословения обычно был: «Как мы пели?» Случалось, он выходил из храма хмурый и раздраженный: «Трудно справляюсь с собой, когда кто-то сфальшивит. Сразу вспыхивает раздражение. Если вижу, что провинившийся переживает, смотрит на меня виноватыми и молящими глазами, то, как бы возмущен я ни был, нахожу в себе силы промолчать. Но если совравший начинает оправдываться, уверять, что он пропел правильно, а виноват кто-то другой, – в этом случае сдержаться я не в силах, могу не только ноты вышибить из рук, но и ударить. Потом на душе так скверно, что видеть никого не хочется, а нужно службу вести, а тут еще и боли в сердце...». В другой раз на вопрос, почему такой расстроенный, отвечает: «Да с певчими воюю. Вижу – поют, а мысли где-то витают. Говорю: «Вы же не понимаете, что поете! Вы выплевываете слово, а нужно каждое слово, прежде чем пропеть, через ум и сердце пропустить». Пренебрежительное отношение к пению его глубоко ранило и оскорбляло.

Архим. Матфей имел весьма сложный характер, и все же душа у него была сострадательная и легкоранимая. Батюшку глубоко обижало необдуманное слово или поступок. Он старался не показывать обиду, но я чувствовала, что раздосадовала его, а то и причинила боль. Для меня и мамы он был самым близким человеком, отцом-наставником и пастырем. Собираясь приехать в Лавру, мы всегда звонили батюшке, прося благословения. Благословив, он не забывал напомнить о необходимости захватить теплые вещи, и чтобы обувь была по погоде – беспокоился о нашем здоровье. К маме батюшка относился с большим уважением и любовью. Я же умудрялась порой заслужить его недовольство, раздражение. Он не переносил непослушания. Спросила, получила ответ – изволь поступить, как тебе сказано. Поступишь по своей воле – получишь по заслугам. Раскаешься, вымолишь прощение – оно будет окончательным: ни единого упрека больше не услышишь. Как-то после подобного инцидента я, расстроенная, спросила его: «Батюшка, несмотря на все старания быть послушной, я все-таки умудряюсь досаждать Вам. Может, мне больше к Вам не подходить?» Он посмотрел на меня укоризненно и сказал: «А еще что придумала?»

Все вопросы, особенно житейские, мы решали с о. Матфеем, а исповедовались у архим. Кирилла (Павлова). Приехав в Лавру, мы вначале шли к о. Матфею, выкладывали ему все, что накопилось с предыдущей встречи. Он давал подробные и четкие ответы. Иногда говорил: «А это нужно сказать на исповеди». Были редкие случаи, когда по одному и тому же вопросу о. Матфей советовал одно, а о. Кирилл – другое. Но узнав мнение о. Матфея, соглашался: «Поступите так, как он говорит».

То, что у меня было два отца и наставника, – великая милость Божия. Архим. Кирилл – беспредельная любовь, доброта и мудрость. Архим. Матфей – тоже доброта и мудрость, только гораздо более строгая и требовательная. В каких-то тяжелых ситуациях спасала от уныния и печали доброта о. Кирилла. А сколько раз о. Матфей своим суровым словом уберегал меня от неразумных, необдуманных поступков. Маму он искренне любил и после ее смерти, бывая в Толгском монастыре, заезжал в с. Толгоболь на ее могилку. Ставил цветы, зажигал свечи и совершал литию.

Каждый раз перед отъездом в Кисловодск мы просили благословения у о. Матфея. Обычно он благословлял ехать в мае. Но однажды вышло так, что это показалось нам невыполнимым, мы сказали ему, что в мае нам нужно быть дома. Он спокойно выслушал и твердо сказал: поезжайте в мае. Вернулись домой расстроенные, решили, что батюшка что-то недопонял, нужно еще раз изложить обстоятельства. Я приехала, начала объяснять все сначала. Батюшка так же спокойно, не переспрашивая, не возражая, выслушал, положил руку мне на голову – и опять благословил ехать в мае. Мы были настолько поражены его спокойствием и твердостью, что уже без всяких сомнений собрались и отправились. Тем не менее какой-то червячок смущения точил нас, неверных. Вдруг в середине отпуска получаем телеграмму от брата с моря – его отпуск переносится на сентябрь. А вскоре и племянница сообщила, что приедет в сентябре. Мы были поражены силой батюшкиного благословения и, возвратившись в Лавру, встретили архим. Матфея покаянными слезами. Он, глядя на нас грустными добрыми глазами, сказал: «Слава Богу за все! Идите к о. Кириллу на исповедь». Это был для нас урок на всю оставшуюся жизнь. Мы почувствовали и утвердились: отчее благословение – Божие благословение.

Уже будучи тяжело больным, говоря со мной по телефону, о. Матфей не переставал интересоваться моими делами, давал советы. Незадолго до кончины сказал: «Вы сейчас исповедуетесь у о. Илии. Он очень хороший батюшка, обращайтесь и впредь к нему». Я спросила: «По всем вопросам?» – «По всем. Господь вас благословит. Простите меня». Это был последний наш разговор.

М.В. Лисовская

Источник: Московский журнал. – М., 2011. – № 2 (242) февраль. С. 27-35.