Деятельное богословие схимника. Памяти лаврского схиигумена Пафнутия (Ерша, † 13.12.2005)

Лаврский схиигумен Пафнутий (в миру Василий Юлианович Ерш) родился 14 апреля 1927 года в деревне Воробьевичи Слонимского района Гродненской области Белорусской ССР в крестьянской семье Юлиана Васильевича и Евдокии Ануфриевны. В 1946 году окончил восемь классов средней школы в Слониме, занимался домашним хозяйством. Решив дальнейшую жизнь посвятить служению Богу, в 1948 году поступил в Минскую духовную семинарию, однако в 1949 году учебу пришлось прервать по болезни. Немного подправив здоровье, Василий отправился в Троице-Сергиеву Лавру в надежде остаться в ней навсегда. 

По воспоминаниям старшего брата, Стефана Юлиановича, его не сразу приняли в братию из-за сильной хромоты. Еще в раннем детстве Василий упал с телеги. Левая нога попала под колесо. После того, как кости срослись, одна нога оказалась короче. Вероятно, начальство обители решило, что с таким физическим изъяном молодому человеку будет тяжело нести монастырские нагрузки и отказало. 

В расстроенных чувствах Василий до вечера просидел на ступенях одного из лаврских храмов и просил Богородицу о помощи. Совершенно случайно по аллее шел наместник Лавры архимандрит Пимен (Извеков), будущий Святейший Патриарх. Василий обратился к нему и рассказал, что его не приняли из-за хромоты. При этом он припрятал костыль и изо всех сил старался выглядеть абсолютно здоровым. Однако хромота не осталась незамеченной. Немного пожурив молодого человека, отец наместник сказал: «Ничего, мы и таких берем. Пишите прошение».

 8 сентября 1954 года Василий Ерш был зачислен в братию. В монастыре он нес послушание свечника, затем пономаря и просфорника. 2 января 1956 года в Трапезном храме Лавры архимандритом Пименом он был пострижен в монашество в честь святого мученика Викторина. 

В прошении на принятие монашеского пострига послушник Василий писал: «Усерднейше прошу Ваше Высокопреподобие, отец Наместник, постричь меня, грешного и недостойного, в монашество, так как я всецело желаю послужить на пользу Церкви Христовой, во славу Божию и во спасение своей души, и все сие с Божией помощью в надежде, вере и любви; ей, Господи, да будет по молитвам же и заступлению Пречистой Твоей Матери, великого Твоего угодника преподобного отца нашего Сергия и всех Твоих святых, от века Тебе благоугодивших. Аминь».

24 мая 1964 года в Троицком соборе Лавры архиепископом Пермским и Соликамским Леонидом (Поляковым) монах Викторин был рукоположен во иеродиакона, а 4 апреля следующего года в Покровском храме Московской духовной академии епископом Дмитровским Филаретом (Вахромеевым) – во иеромонаха.

14 апреля 1972 года Святейший Патриарх Пимен в Трапезном храме Лавры возвел отца Викторина в сан игумена.

29 марта 1990 года отец Викторин был пострижен в великую схиму. По воспоминаниям Стефана Юлиановича, примерно за месяц до пострига у батюшки спросили: в качестве награды за 35-летнее служение Вы готовы принять сан архимандрита? Но отец Викторин ответил отказом и сказал, что лучшей наградой для меня будет принятие великой схимы и служение Христу Спасителю, Его Святой Церкви до последнего вздоха. Схимнический постриг тогда совершил наместник Лавры архимандрит Феогност (Гузиков) в Троицком соборе Лавры с наречением имени в честь преподобного Пафнутия Боровского. 

Отца Пафнутия с молодости сопровождали болезни. И даже будучи в преклонном возрасте, он переносил их с поразительной стойкостью. Например, однажды он съел кусочек рыбы, и кость проткнула ему кишечник. Старец всю ночь мужественно терпел сильнейшую боль, а потом в больнице еще и шутил с врачами, ни намеком не показывая, какие страдания претерпевает. Врачи поражались, как почти восьмидесятилетний старчик с прободением кишечника может переносить подобным образом постигшее его испытание.  Батюшкин келейник вспоминал, что ни разу за все годы, проведенные с отцом Пафнутием, на его лице не было даже намека на то, что он переживает какую-то скорбь. 

Несмотря на телесные немощи, батюшка всегда сохранял бодрость духа. Помимо утренних и вечерних молитв старец совершал особое схимническое правило: две главы Евангелия, две главы Апостола, две кафизмы, три канона с двумя акафистами и Иисусову молитву. Также в обязательном порядке вычитывался весь богослужебный круг: часы, вечерня, повечерие, полунощница и обедница. Особенно батюшке нравилась воскресная полунощница. Помимо этого, отец Пафнутий посещал все воскресные и праздничные службы, а иногда и будничные. Игумен Серафим (Дыбов) рассказывал: «Как уставщик и канонарх, я, бывало, просил отца Пафнутия почитать кафизмы или часы. И он никогда не отказывался – хоть и схимник, но смиренно делал все, о чем его ни попросишь. И читал медленно, выразительно, со страхом Божиим».

Отец Пафнутий был для братии примером тщательного исполнения монашеских правил и предписаний. Прежде чем читать правило – обязательно облачался в епитрахиль и поручи. «При этом он не был лишен чувства юмора, – вспоминал иеромонах Моисей (Дроздов). – Однажды батюшка лежал в глазной клинике, и с ним в качестве келейника находился молодой иеромонах. И вот как-то ночью, уже после операции на глазах, отец схиигумен вдруг его разбудил и говорит: “Ты знаешь, я теперь вижу на 400 тысяч километров”. – “Как это, батюшка?” – “Очень просто. Луну видишь? И я вижу!”»

Как-то раз отец Пафнутий уехал по делам в Москву, и ему пришлось остановиться на ночлег в Даниловом монастыре вместе с группой студентов Московских духовных школ в одном помещении. Позже молодые люди вспоминали, что, как только они засыпали, раздавался грохот. Они подскакивали, включали свет – отец Пафнутий лежит с закрытыми глазами, сложив руки на груди. Только к утру они поняли, что каждый час он резко вскакивал, клал земной поклон и тут же, не снимая сапог, с размаху ложился и делал вид, что спит. Видимо, не имея возможности полноценно вычитывать свое правило, он компенсировал это, как мог.  

«Отношения старец строил таким образом, что разница в возрасте не чувствовалась, – вспоминал келейник отца Пафнутия. – Обычно он говорил: “Ну, я тоже немножко кое-чего соображаю”, – после чего высказывал свою точку зрения по какому-либо вопросу, никогда не настаивая на своем мнении.

Однажды у нас случился словесный спор. Батюшка как будто проверял меня на крепость и нарочно провоцировал. Разозлившись окончательно, я сказал, что мне все надоело и я ухожу. Тогда отец Пафнутий усадил меня и начал уже спокойно объяснять, что надо уметь либо промолчать, либо аргументированно объяснить свою точку зрения, не вступая в спор, потому что в своей боязни возразить священнику в итоге можно прийти не просто к спору, а к настоящему взрыву вспыльчивости и раздражительности. Какой бы ни был авторитет у человека, в том числе священника, – он тоже имеет право ошибаться, и это надо учитывать.

В другой раз, будучи опять раздраженным, я ходил взад-вперед под окном кельи и воображал, какой у нас сейчас будет серьезный разговор с батюшкой: он скажет мне то-то, а я ему в ответ то-то, потом я ему еще вот это скажу, а еще вот это… Полный решимости расставить все точки над “и”, я зашел в келью к отцу Пафнутию, и тут он вдруг сходу мне говорит: “Хватит репетировать, пошли молиться”». 

Старец умел удивительным образом сочетать особую простоту и при этом некоторую дистанцию в отношениях с другими людьми. Подставляя руку сопровождавшему его человеку, он непременно оборачивал ее мантией, чтобы ни с кем не соприкасаться. При такой видимой отчужденности от батюшки исходило необыкновенное тепло, и знавшие его близко люди говорят, что этим теплом они согреваются и по сей день.

Отец Пафнутий никогда не мудрствовал – можно сказать, что все его богословие заключалось в спокойствии и простоте, и это богословие было действенным, проникновенным и дарующим силы. Какие-то непреложные истины он мог объяснить простыми и доступными словами, полушутливым тоном. Вспоминается притча, которую батюшка рассказал, когда зашел разговор о выборе духовника: «Однажды к князю приехали важные гости – бояре. И он специально приставил к ним нерадивого слугу. Слуга то суп на одного прольет, то кость на другого уронит. Когда же гости возмутились и спросили его: “Что же ты за дурак такой, неужели других не нашлось?” – тот ответил: “Так умных к умным поставили, а меня – к вам”».

Буквально пара сказанных отцом Пафнутием слов могла утихомирить бурю в душе и выровнять духовное состояние. Он не просто пребывал в состоянии внутреннего мира и покоя, но и мог каким-то непостижимым образом передавать его окружающим. После службы батюшку иногда окружали женщины. Видя схимническое облачение, они начинали наперебой щебетать и задавать злободневные вопросы. А батюшка кротко улыбался, показывал им на птичек и нес какую-то, казалось бы, нелепицу. Но при этом взволнованные женщины вдруг умолкали и проникались этим духом умиротворения и тихой радости. 

Известно, что, когда Свято-Пафнутиев Боровский монастырь переживал трудности, духовник обители отец Власий звал отца Пафнутия на молитву. Бывало, старцу приходилось оставаться там месяца по три. Никто его не трогал, не поручал никакие послушания, – батюшка просто молился.

Пожалуй, можно сказать, что его молитва, крепкая вера и несколько слов, сказанных в простоте сердца, порой могли изменить ход событий. Так, однажды во время поездки в Минск к батюшке подошли какие-то люди и стали ему жаловаться, что надо строить собор, а денег нет, и вот они теперь думают, что делать. Отец Пафнутий сказал, как отрезал: «Надо не думать, а строить!» – и, вывернув карманы, отдал им все деньги, что у него были. Через несколько лет эти же люди, встретив батюшку, начали его благодарить, поведав, что после той встречи вдруг деньги чудесным образом посыпались из разных источников, и собор был построен. Батюшка также много жертвовал на строительство Преображенского собора в Слониме, где был крещен. Помогал и поддерживал отношения с Полоцким Спасо-Евфросиниевским женским монастырем. Не забывал родных и односельчан – сохранившиеся письма свидетельствуют о его глубокой любви к близким и родным людям.

Из письма батюшки в деревню родителям, брату Михаилу и сестре Екатерине можно привести такие его наставления: 

• крайне необходимо просвещать свой ум и сердце словом Божиим и творениями святых отцов и учителей Церкви, учением единственно здравым и истинным, укрепляющим и наставляющим нас к вечному спасению; 

• творить добрые дела: быть ко всем милостивым, дружелюбным, человеколюбивым, отзывчивым во всякой нужде и помощи своего ближнего, любить других так, как и самого себя, быть со всеми в мире;

• для этого надо быть кротким, незлобивым, уступчивым, не гневливым, нераздражительным, не мстить, а прощать всем обидящим и ненавидящим нас. И таким образом по апостолу: не быть побежденным, но побеждать зло добром;

• не нужно думать о себе высоко, не мечтать о себе, что я не такой, как этот мытарь, а быть с сокрушенным духом и смиренным сердцем и говорить в себя: «Боже милостив буди мне грешному. Господи, помози мне грешному, ибо я немощен есмь. Вот дела, которые ведут нас ко спасению, к вечной, бесконечной жизни».

В этих кратких простых словах суть его смиренной души, его веры и доброделания.

Сам отец Пафнутий жил очень незаметно – не проповедовал с амвона, как надо жить, никого ни в чем не обличал, старался всегда находиться в тени. Никто ни разу не слышал от него колкого замечания в чей-либо адрес. Например, когда после операции на глазах батюшка вернулся в монастырь, он пришел на службу в черных солнцезащитных очках, как у мотоциклистов, – закрывающих глаза не только спереди, но и по бокам. Некоторые молодые послушники смеялись над ним, но он не обращал на это абсолютно никакого внимания. Максимум, что он мог сказать, – это попросить в храме братию не класть молитвослов, синодик или иные богослужебные книги на сиденье, куда они садятся – видел в этом неблагоговейное отношение к священным текстам, хранящимся в книгах. И в этих мягких замечаниях не было проявления власти – это всегда была кроткая просьба любящего братского сердца. 

«Схимой отец Пафнутий не кичился – скрывал ее обычно под мантией или плащом, чтобы не привлекать к себе внимания, – рассказывает лаврский игумен Филипп (Ельшин). – Келья его была абсолютно пустой – там стояла только кровать, а на стене висела грамота о священнической хиротонии – такое постоянное напоминание о служении, к которому он призван. Старец со смирением принимал все свои телесные немощи. На службе в храме он мог молиться сидя, но при этом, когда все вскакивали, чтобы перекреститься, он тихо и благоговейно брал в руки свой священнический крест и так просто, тепло его целовал – чувствовалось, что он со Христом, а ты еще, может быть, только в поиске такой христианской близости ко Господу».

О кротости старца сохранился рассказ одного из его родных братьев, Михаила. Однажды, в один из лечебных отпусков, еще в начале 1970-х годов он ехал на поезде. И на одной из станций к нему в купе подселили двух мужчин в нетрезвом состоянии. Спутники продолжили выпивать, сквернословили и курили. Молча, не делая замечаний, батюшка взял свой скромный багаж и, не жалуясь проводнице, вышел в тамбур. Так в молитвах и простоял до конечной станции четыре часа. 

Схиигумен Пафнутий преставился 13 декабря 2005 года, в день памяти апостола Андрея Первозванного, и был погребен на лаврском братском кладбище у храма Спаса Нерукотворного в селе Деулино. Для братии и духовных чад он, внешне невзрачный, скромный, до сих пор является маяком, освещающим жизненный путь и указывающим направление к вечной жизни, а также примером внутреннего деятельного богословия: бывало, батюшка говорил о чем-то, казалось бы, отвлеченном, не вдаваясь в подробности Священного Писания, а ты вдруг вспоминал, как это сопряжено с заповедями Господними. Это было богословие простоты и незлобия.

Иеромонах Пафнутий (Фокин)