После 1917 года порой судьбы людей соединялись так, как не могло быть раньше. «Ты не появился бы на свет, если бы не революция», — говорила сыну Ольга Александровна Челищева, урожденная Грёссер. И ее, и ее будущего мужа Федора Алексеевича судьба занесла после революции в Сергиев Посад, где они впервые познакомились, а потом оба получили «минус» и встретились во Владимирской области. Обе семьи — Челищевы и Грёссер — старинные, дворянские, обе относятся к родам-выходцам «от немец». Челищевы ведут род от короля Германии, императора Священной Римской империи Оттона IV, потомок которого пришел ко двору Александра Невского.
Ф.А. Челищев
Грёссер — из курляндских дворян, пришедших в Россию в царствование Анны Иоанновны. Челищевы, прославившиеся в истории России, стали богатыми московскими помещиками, а Грёссеры, известные воинскими подвигами, — питерскими военными сановниками. Это были разные круги общества, до революции мало соприкасавшиеся друг с другом. Их сын пишет: «Трудно сейчас понять, что их связывало: значительная разница в возрасте, разное воспитание, разный темперамент. Но было и общее: глубокая религиозность, полное неприятие советского образа жизни». Ф.А. Челищев окончил историко-филологический факультет Московского университета, жил в имении Федяшево Тульской губернии, работал в земстве, участвовал в создании сельских школ. Он много путешествовал по Европе, играл на виолончели, писал стихи. Во время Первой мировой войны был санитаром в Западной армии, а потом его мобилизовали в артиллерию. Вернулся после изнурительной войны осенью 1918 года, дом был разграблен — крестьяне вынесли все, кроме книг. Федор Алексеевич поселился в библиотеке усадебного дома. К осени 1918 года относятся такие его стихи:
Я гнилушек наберу для света
И огня не буду зажигать.
В них мерцанье золотого лета
Долго-долго будет догорать.
И порой безвременья унылой,
В долгие ненастливые дни
Как привет мне из отчизны милой
Будут эти робкие огни.
Однако оставаться в усадьбе было опасно, и он уехал с матерью в другое свое имение, потом — в имение родных. Тут удалось взять под охрану как музей поместье А.С. Хомякова, известного славянофила и поэта, в селе Богучарове (мать Федора Алексеевича была дочерью Хомякова). Ф.А. Челищев стал хранителем музея своего деда, но вскоре его арестовали, а музей закрыли. Его мать переехала в Сергиев Посад. Жила на Красюковке, в доме Марии Виссарионовны Алексеевой. Через год заключения Федора Алексеевича выпустили, и он приехал к матери. Его снова арестовали зимой 1925 года по так называемому делу «Сергиевской самаринской группировки». Он просидел полгода в Бутырской тюрьме и получил три года ссылки в Зырянский край (Коми АССР). А после у него был «минус», и поселился он во Владимире. Ольга Александровна Грёссер воспитание получила в Англии, куда ее отправили в семилетнем возрасте. Вернувшись в Россию, она закончила гимназию и курсы иностранных языков, начала преподавать в гимназии, но после Октябрьской революции французский язык был исключен из всех программ как буржуазный, и ее уволили. Во время Гражданской войны она оказалась с Белой армией на Кавказе, окончила курсы медицинских сестер, участвовала в боях. Потом была мобилизована красными и работала в госпитале. Приехала в Сергиев Посад, где ее и арестовали в середине 1920-х годов. Как-то ее арест был связан с разгромом Зосимовой пустыни. В тюрьме ей не давали спать, на допросах светили яркой лампой в глаза. Сослали, потом дали «минус», и она оказалась во Владимире. Каждые две недели ей надо было ходить отмечаться в милиции, как и Ф.А. Челищеву. Они встретились. Федор Алексеевич был в плохом физическом состоянии. Ему был 51 год, ей — 33.
Прабабушка и правнучка (Н.А. Грёссер и О.Н. Челищева)
Они обвенчались в деревенской церкви под Владимиром. Никаких торжеств не было — пустая церковь, без родных, без друзей, без зрителей. Сняли маленькую комнату и зажили в нищете. С.М. Голицын побывал во Владимире у Челищевых. Он вспоминал встречу с ними: «Домик, где проживал Федор Алексеевич, находился на склоне горы недалеко от вокзала. И он, и его жена приняли меня, что называется, с распростертыми объятиями. Чудный и чудной был человек милейший Федор Алексеевич — глубоко религиозный, идеалист-философ, бывший тульский помещик... Чем он занимался, не знаю, а к советской власти никак не мог приспособиться, менял должности, учил чьих-то детей и никогда не падал духом. Высокий, чернобородый, в очках, он тайно писал стихи, любил потолковать о литературе, о русской истории. А когда я к нему тогда явился, был он еще безмерно счастлив, потому что совсем недавно женился. Жена его, Ольга, была под стать ему — такая же глубокая религиозная идеалистка... Ее отец, бывший одесский градоначальник, а также ее сестра и брат где-то отбывали сроки заключения, а она, уже пожилая, вышла замуж за такого же пожилого. И ничего им не было нужно, лишь бы оставили их в покое». Сын Федора Алексеевича полагает, что главным источником поразительной нравственной стойкости и неиссякаемой жизнерадостности отца была память о светлом прошлом. Постоянно теплилась надежда на весточку, на встречу. Но ему не суждено было встретиться со своей матерью, которую он так любил, даже перед ее смертью. Ольга Алексеевна жила в Сергиевом Посаде, куда Федор Алексеевич приехать не мог. Она пережила мужа, четверых детей, многих родных и близких. Она была «лишенкой», то есть лишенной избирательного права, со всеми вытекающими отсюда последствиями. В списках «лишенцев» 1928 года даже не была указана причина лишения, видимо, достаточно было дворянской фамилии. Жила в одиночестве и нищете. Сын, вызванный из Владимира телеграммой, уже не застал ее в живых. Он писал:
... Для меня ты теплила лампаду,
Но час настал, масло догорело.
Тебя зовут... Ты лампадку загасила,
Как перед сном всякий вечер, и тихо вышла,
Никем не видима;
Но на пороге
Ты оглянулась и всех крестом ознаменала,
Всех нас — оставшихся и еще не пришедших.
И в комнате твоей темно и тихо...
И я стою один с глубокой думой...
Ты видишь ли ме
Ты близко ль?
Иль отныне
Твоим очам уже не суждено видеть
Земную нашу немощь?!
Февраль 1933 г. Муром
А 9 июня 1933 года у Челищевых родился сын Николай. Крестил ребенка отец Сергий Сидоров. Челищевы жили тогда и Муроме Владимирской области с временной пропиской, под присмотром органов. Чтобы прокормить ребенка, сдавали в торгсин остатки фамильного серебра, ведь Федор Алексеевич был «лишенцем» и долго не мог получить работу. Подрабатывал уроками, черчением. Но в анкетах на вопрос о социальном происхождении отвечал «из дворян», а не «из служащих», как писало большинство. «Жизнь была трудной, но небезрадостной, — вспоминает Николай Челищев. — Мои родители, выросшие в атмосфере материальной и душевной комфортности, мужественно переносили бесконечные лишения и моральные правила советской жизни. Все мое раннее детство прошло без электричества. Поэтому долгие зимние вечера сохранились в памяти пятном света от керосиновой лампы или коптилки на столе и таинственным полумраком вокруг. Нередко топящаяся печка была единственным источником освещения. В такие вечера отец с помощью рук ловко показывал тени различных животных на стене». А вокруг все было пропитано страхом — надвигались годы большого террора. И порой человек встречался в толпе взглядом с палачом:
Человек — как и все, коих встретишь всегда,
Так же он и побрит, и одет...
Но глаза эти буднично смотрят туда,
К нам, откуда свидетелей нет.
И в толпе, где рассеянный взор твой скользит
По бродящим туда и назад,
Вдруг почувствуешь страшно, что кто-то глядит,
И внезапно ваш встретится взгляд.
Отвернется, досадливо дернув плечом,
И улыбка скривится у рта.
Но тебе не забудется долго потом
Этих страшных двух глаз пустота.
Март 1934 г. Муром
Вскоре после рождения ребенка Челищевы переехали в село Норское под Ярославлем, где и пережили массовые репрессии 30-х годов. Н.Ф. Челищев пишет: «Отец ходил через замерзшую Волгу пешком в Затон, где он за гроши работал библиотекарем (летом была лодочная переправа). Мать работала в медпункте при ткацкой фабрике, и каждое утро затемно катила меня на санках по заснеженной пятикилометровой дороге в ясли. Сохранились в памяти бледные люди в черных ватниках на расчистке зимней дороги — заключенные — и охрана с винтовками в огромных овечьих тулупах». Дом, где снимали комнату Челищевы, в 1939 году сгорел, все имущество пропало. Приехали в Москву, остановились у родственников — графов Бобринских. Но в Москве не нашлось жилья для «бывших». Сняли маленькую комнату на ветхой даче в Мытищах под Москвой. Ф.А. Челищев получил временную работу в Институте истории, философии и литературы в Москве, а его жена работала медсестрой в Мытищах. Н.Ф. Челищев вспоминает: «Новый, 1941 год, мы встречали в холодной мытищинской комнате черным хлебом с солеными огурцами и чаем со слипшимися кофейными леденцами. Предвоенное “изобилие ”, о котором любят вспоминать старые большевики, было только для них — в закрытых распределителях, количество которых во время войны еще увеличилось. Для нас же впереди были долгие голодные и холодные военные годы. Мы с отцом вырыли щель в огороде на случай бомбежки, и мать ставила туда молоко. В первый же большой налет я полез в укрытие и разбил банку с молоком». Осень 1941 года, паническую военную осень, Челищевы провели у Бобринских в Москве, в Трубниковском переулке. Федор Алексеевич по ночам дежурил на крыше во время налетов. А потом возникла опасность, что сына эвакуируют отдельно от родителей. И мать с сыном перебралась в село под Владимиром. Отец приехал позже, по дороге его полностью обворовали. А то, что еще осталось, пришлось вскоре обменять в селе на продукты. Школа в селе не работала. Поэтому к зиме перебрались на окраину Владимира. Мать работала в две смены в психиатрической больнице, отец старался добыть топливо. Для Федора Алексеевича невзгоды войны были уже выше сил. Он умер от голода, холода и усталости — не выдержало сердце. Был январь 1942 года. Похоронили его на окраинном кладбище города, у стен Владимирской тюрьмы. Сын его долго не мог осознать, что отец умер. Видел его во сне. «Это была тяжелая зима, — вспоминает он. — Морозы не ослабевали... Главными нашими врагами в ту зиму были голод, холод и вши. Подсолнечный жмых казался много вкусней довоенной халвы. Мы затирали числа на карточках и забирали хлеб на неделю вперед. В конце каждого месяца приходилось жить совсем без хлеба. Я опухал от голода. Мать сдавала кровь и скармливала мне паек, который полагался донорам... Весной я посадил на могиле отца маленький клен, принесенный из леса.
Н.Ф. Челищев
Мои военные годы во Владимире прошли в беспризорной среде обитателей бараков с матом, курением, драками... Но остались в памяти и походы в лес за черникой, и ночная рыбалка на Клязьме, и помидорная грядка под окном... Когда я с женой и дочерью приехал во Владимир много лет спустя, все кладбище заросло кленами. Могилы отца не было». Николай Федорович Челищев получил в 12 лет такой наказ от своей тетки, Марии Алексеевны Бобринской: «Коля, всегда помни, что ты — сын своего отца. Пусть кругом лгут, крадут, доносят... Но я сама никогда этого не сделаю, и ты никогда этого не сделаешь, потому что мы — Челищевы». После войны сын с матерью жили в Хотькове под Сергиевым Посадом. Она работала в психиатрической больнице. Он закончил среднюю школу с медалью. Но не стал получать гуманитарного образования: «Просто не приходило в голову, что можно профессионально заниматься историей, философией, литературой и другими строго идеологизированными дисциплинами в советских условиях, — пишет он. — Мои сверстники, дети “бывших”, и я вместе с другими стали геологами, химиками, нефтяниками, лесниками... Конечно, от этого в стране не стало меньше “историков”, “философов”, “литераторов”...» После окончания школы его пытались заставить пойти в училище МВД. Он сбежал из военкомата и отказался от московской прописки. Окончил технический вуз, работал заведующим лабораторией. Дальнейшей карьеры не сделал, потому что был беспартийным. Сейчас живет в Лондоне. В 2000 году опубликовал книгу стихотворений отца со своими комментариями.
Источник: Т.В. Смирнова. «...под покров Преподобного». Очерки некоторых известных семьях, живших в Сергиевом Посаде в 1920-е годы. - СТСЛ, 2008.
Разработка сайта - компания Омнивеб
© 2000-2025 Свято-Троицкая Сергиева Лавра