На день Преподобнаго Никона

CЛОВО

НА ДЕНЬ ПРЕПОДОБНАГО НИКОНА

Царь Давид, оплакивая убиенных Саула и сына его Иоанафана, плачевную свою песнь сими растворял печальными словами: Саул и Иоанафан возлюбленнии и прекраснии неразлучни, благолепни в животе своем, и в смерти своей не разлучишася; паче орлов легки, и паче львов крепки (2 Цар. гл. 1, ст. 23).

Мы можем тоже среди церкви воспеть на память Преподобных Сергия и Никона: Сергий и Никон возлюбленнии и прекраснии неразлучни, благолепни в животе своем, и в смерти не разлучишася; паче орлов легки, и паче львов крепки. Можем, говорю, сие воспеть на память их; но никак не оплакивать их смерть.

Давид может быть имел причину оплакивать смерть Саула и Иоанафана. Ибо Иоанафан убит на войне: а Саул потеряв победу, сам себя убил. И по тому, хотя Давид имея почтение к Саулу, а великую дружбу с Иоанафаном, и изливал слезы, узнав о кончине их: но не усматривая, чтоб их кончина была блаженная и благочестивая, не имел причины радоваться. Хотя же притом и восхвалял он их, называя легчайшими орлов, и крепчайшими львов; но сие относилось к храбрости их телесной, что они на войнах были досужны и мужественны. А телесная храбрость и мужество ничего не придают к совершенству душевному и к спасению вечному: но еще более может служить вредом и для себя и для других. Ибо сия храбрость часто обращается на погибель рода человеческаго. А хотя превратный мир и превозносит их славою в жизни сей: но Бог осуждает их в жизни будущей. И по тому справедливо Августин возопил: что пользы Александру, почитаемому великим, когда его здесь хвалят, а на том свете мучат?

Но мы помянутую Давидову песнь прилагая к святым Мужам нашим, в иной разумеем силе. Ибо не знаем мы Христиане инаго мужества, кроме того, которое состоит в подвиге благочестия и добродетели. Сей подвиг не имеет нужды в крепости и в силах телесных: а потребно токмо напряжение сил душевных: потребно одно просвещение разума от Духа Святаго, и чистота совести оправданныя благодатию Христовою. Потребен щит веры, броня правды, шлем спасения, мечь глагола Божия, обутие ног спешащих, не брань возвещать, но благовествовати мир (Ефес. гл. 6, ст. 16).

Таковый подвижник не разоряет, но устрояет; не глад всюду наводит, но всех питает; не ссорит, но мирит; не уязвляет, но врачует; не проливает кровь, но над проливаемою кровию плачет: не превозносится, но смиряется; не ищет славы человеческой, но взирает токмо на славу, яже от Бога. И по тому в сем подвиге нет различия между мужем и женою. Равно и те и другие могут быть мужественны; равно подвизаться, равно вооруженны быть, равно и увенчанны быть венцем славы небесным. В сей-то силе мы воспели днесь Давидову песнь, на память блаженных подвижников Сергия и Никона. Сегий и Никон возлюбленнии и прекраснии неразлучны, благолепны в животе своем, и в смерти своей не разлучишася; паче орлов легки, и паче львов крепки.

Изъясним мы сии слова, приложив их к жизни Праведников наших: и увидим, что оная Давидова песнь более прилична им, нежели Саулу и Иоанафану.

Сергий и Никон возлюбленнии и прекраснии, благолепны в животе своем. Известно всякому из вас, что здесь не разумеется красота телесная. Ибо она ни мало не служит к тому, чтоб сделать кого добродетельным: а более служит к собственному разврату и к соблазну других. А притом летами уменьшается, от старости пропадает, а смертию обращается в безобразие и прах.

Мы духовнии разумеем красоту духовную не в теле, но в душе; не в наружности, но во внутренности. Пусть кто будет безобразен, даже и увечен телом: но может он быть прекрасен душею. Красоту сию не видят очи телесныя; да и умы развратные: но видят оную просвещенныя очи душевныя; даже она услаждает очи Ангелов и самаго Бога. Сергий и Никон сею сияли красотою.

Были они просвещенны; не мудростию мирскою, которая наиболее состоит в хитростях, но мудростию Божиею. Ибо они ясно и зело уверительно понимали, что все дела надобно относить к тому, дабы приобресть спасение вечное, и жертвовали всем, чтоб токмо сего достигнуть. Не усладительно ли взирать на человека, таковым просвещением одареннаго?

Были благочестивы они. Ибо знали, что мир сей тягостен, и житейское море непрестанно обуревается. Не находили же лучшаго средства укрыться от бури сея, и себя успокоить, как мыслию и сердцем возноситься к Богу, и утопать в море любви его; и чрез то так жить в мире, как бы мир до них не надлежал. Не усладительно ли взирать на такого человека, которой среди мятежей житейских не колеблется и спокоен?

Были они сострадательны и милостивы. Всякая страждущих нужда их трогала. Сами быв в скудости, но по возможности своей алчных питали, даже с самыми зверями скудный хлеб свой разделяли; странных упокоивали, больных исцеляли, печальных утешали, унывающих ободряли, заблуждающих исправляли, ссорящихся примиряли, обижаемых заступали, и всем всяким человеколюбия образом служили, почитая, что тогда они устроят свое спасение, когда послужат спасению других. Не приятно ли взирать на таковую красоту человеколюбивыя и всем благодетельныя души?

Были они воздержны: не воздержанием токмо телесным, но паче воздержанием душевным. Ибо что они с крайнею умеренностию употребляли пищу и питие, и сон; не для того, чтоб только умертвить тело; но паче, чтоб умертвить страсти. Ибо быв просвещенны понимали, что страсти и без того, яко звери, в нас свирепствуют. А ежели еще притом и тело наполнять всякими пищами и напитками, и многим сном оное утучнять: то уже оные звери будут совсем не укротимы. Не зело ли усладительно взирать на красоту таковаго человека, который воздержанием обуздывает страсти, и никакой не дает им власти над собою?

Были они нестяжательны. Ибо почитали ни как не сходным ни с разумом, ни с житием добродетельным, чтоб искать излишняго, и тем себя напрасно обременять. Нужна умеренная пища и смиренная одежда, дабы удовлетворить необходимым нуждам природы, а прочее все почитали суетою; ведая, что и без того путь жизни сея тесен: так для чего же нарочно еще заботиться искать таковыя суеты, которыя более отягощают жизнь и разстроивают? Не зело ли приятно взирать на красоту такого мужа, который в скудости признает себя довольным, когда между тем другие, быв всем богаты и изобильны, а непрестанно жалуются, алчут и жаждут?

Теперь отверзи всяк душевныя свои очи при свете благодати Божия: не узришь ли ты предивной красоты в сих делах праведников наших? Не праведно ли мы об них воспоем: Сергий и Никон возлюбленнии и неразлучны и прекраснии, благолепны в животе своем.

Но что же далее песнь воспевает? И в смерти своей не разлучишася. О по истинне так! вопервых сие означает, что они в жизни своей были между собою не разлучны. Сергий, яко конь, сильно орал бразду Божию; а Никон, яко юное жребя, был от его ярма не отлучен. Дружба была между ими тесная; так, что можно было сказать, яко едина душа в двух телах обитала. И дружба сия была твердая и пребывала до самой смерти, для того, что она была дружба не мирская, но духовная.

Дружба мирская есть не тверда и суетна: ибо обыкновенно бывает основана или на корыстолюбии, или на ласкательстве и лицемерии. Человек богатый и высокопочтенный, сколькоб ни был развратен, много имеет другов, которые или по надежде что нибудь получить, или по страху, являют себя быть другами; но самою вещию суть ласкатели, лицемеры и наветники. Тотчас сия гадкая харя откроется, как скоро богатый обнищает; а высокопочтенный падет с своей высоты.

Но не такова была дружба между Праведниками нашими. Один в другом не искал ни корысти какой, ни возвышения. Или паче один в другом зело искали корысти и возвышения; но корысти духовной и возвышения к Богу. Один щедро обогащал; другой изобильно обогащался. Один неутомимо на высоту возводил; другой неослабно за ним шествовал.

Притом удивительно, что когда один обогащал, и у другова богатство умножалося; но и у перваго чрез то богатство не уменьшалось. Ибо сие богатство было духовное. Чем более ты его истощаешь, тем более оно у тебя умножается. А напротив тогда уменьшится, когда ты его не расточать, а у себя удерживать будешь. И по тому в употреблении сего богатства не может быть скупости.

Таким образом быв соединенны наши Праведники, пребывали в дружбе добродетельной до смерти не разлучны. Но что я говорю? Сия дружба и по смерти пребывает. И в смерти своей не разлучишася. Ах! что видим мы?

Се видим мы их и святыя тела совокупно опочивающия! один опочивает возле боку другаго. Два вкупе гроба: два вкупе тела: два вкупе Светильника. Ах! по истинне, быв они в жизни своей прекраснии и неразлучни, и в смерти своей не разлучишася. Но где же их души? Уже ли они разлучилися? Нет, нет! ежели телà совокупны, кольми паче дýши их. Слышали вы в помянутой песни, что они паче орлов легки. На двух орлиных крылах веры и добродетели легко возлетели они на небеса. Ибо птица обрете себе храмину и горлица гнездо себе (Псал. 83, ст. 4): а их жилища где? Жилище их, олтари Твои, Господи сил! Они днесь с Херувимами возгнездились при Вышняго престоле. Да и чтоб их летанию могло возпрепятствовать? Ибо, по силе помянутой песни, быв они, крепки паче львов, все злых духов мытарства разторгли, яко паутину.

О блаженные Отцы! сколько мы вас восхваляем, столько посрамляем себя. Ибо ни мало вашему житию не подражаем. Может быть были бы мы извинительнее, ежелиб столько не похваляли ваше житие, и столькоб ему не удивлялись. Но когда и одобряем и похваляем оное, а сами тому не последуем: то тем самим себя осуждаем, яко поступаем противу совести.

Вы в жизни будучи, исправляли заблуждающих. Мы веруем, яко ныне предстоя престолу Владычню, еще сильнее вы молитвами своими испросить нам исправление в жизни, оставление грехов и велию милость. Аминь.

Говорено в Троицкой Лавре, в Никоновской церкве, 1795 года, Ноября 17 дня.