На день Святителя Алексия

CЛОВО

НА ДЕНЬ СВЯТИТЕЛЯ АЛЕКСИЯ

Более уже четырех сот лет, как от земли на небо преселился празднуемый нами Святитель. Чрез столь долгое время память его в благословении, и радостным церкви торжеством почитается. Но что сие время в разсуждении вечности? Есть малая капля противу Окиана, или почти ничто.

Когда Святитель проходил подвиг веры и добродетели, не на сие временное памяти своей на земли прославление взирал он, но стремился к бóльшему, стремился к вечности. Знал он, что образ мира сего преходит (1 Кор. гл. 7, ст. 31); и самое иногда не токмо ко святым, но и к самому Богу благоговение у развратных людей ослабевает. Почему вперял он мысли свои туда, где царствует нетление и святыня никогда неизменная.

Да и не обманулся он в своем намерении. Сие празднование имяни его на земли не составляет прямаго его блаженства: а только есть доказательством, что конечно царствует он с Богом на небеси, когда столь ясное и верное церковь дает в том свидетельство.

Знаю, что люди почти все, особливо знаменитые, страстно и желают и ищут безсмертия своего имяни: даже те, кои может быть и безсмертию не веруют. Чтож они для сего делают? Воздвизают огромныя здания, величественные столпы, статуи, пирамиды, театры, иные думают вечно прославить свое имя победами и завоеваниями народов. Другие, может быть, извинительнее прочих, радуются, что имя их остается безсмертно в их роде; и зело скорбят, ежелиб после них потомков не оставалось. Все сии столько подвигов предприемлют для того единственно, дабы их имя и память по смерти их осталася безсмертною.

Но вы ведаете сами, сколь надеждны все сии вымыслы. Здания разрушаются, столпы падают, статуи сокрушаются. Победы или скоро в забвение приходят, или и памятуют победителей, но по большей части лучше, когдаб память сия была забвенна; род наш также скоро после нас под землю скроется; а не редко бывает, что дети прежде родителей умирают. О суета суетств и всяческая суета!

Когда всеми изчисленными средствами безсмертия нашего имяни соблюдено быть не может; так почто же всуе о том и заботимся? Желаем мы безсмертия своего имяни: изрядно! Сие нам сродно. Ибо сие самое доказывает, что мы созданы не для времянной сей жизни, но для вечной. Но сколькоб мы ни думали о том, не можем более изобрести, кроме тех средств, кои мы выше изчислили. А изобретши их видим, что все те средства к сему не надеждны: видим, не разсуждением токмо, но почти вседневным опытом. Так почто же всуе на сие и труд свой истощеваем?

Пусть бы мы были извинительны, что лучших средств изобрести не можем. И конечно сами изобрести не можем. Сия великая истина, как изобрести блаженное безсмертие, есть вышняго порядка. Как она ведет к небеси: то надлежит, чтоб с небеси в нас была влиянна. Открыть человекам таковую истинну не предоставил Бог мудрости человеческой, но единственно самому себе. Ибо человек, и без того гордый, ежелиб сию истинну сам собою познать мог, не оставил бы лукавый змий его еще более возгордить, и преклонил бы его верить оным безбожным словам: будете, яко бози (Быт. гл. 3, ст. 5). И по тому обуи Бог премудрость мира сего: да не похвалится всяк человек пред Богом. Обуи (1 Кор. гл. 1, ст. 20 и 29): ибо чем более они мудруют; тем более Бог попускает им ошибаться. Чем более на несразмерную высоту стремятся: тем тягчае падают и сокрушаются.

Но какое же то средство, которое нам может доставить истинное безсмертие? Единственное к тому средство есть, вера и добродетель. В сем уверяет нас точно и неложно Слово Божие, которое и тогда не прейдет, егда прейдет небо и земля. Почему же бы не держаться нам единственно сих средств, яко без нашего труда самим Богом открытых, и по тому ни мало несумнительных? Почему? Я не могу вообразить иных к тому препятствий, разве следующих; что мы или слову Божию не доверяем: или наши чувства льстит более безсмертная память на земли; а о небесном безсмертии мы малое, или едва какое понятие имеем; или что сказанныя средства нам затруднительны и тяжки кажутся. Я не могу более придумать других к тому препятствий, кроме сих. Так потщимся же отдалить сии препятствия и таковыя сумнения решить.

Не верит ли кто Слову Божию? Я оставляю теперь доказывать его истину; ибо сие требует особеннаго и обширнаго разсуждения. А только таковаго несчастливца вопрошу: ежели Слово Божие тебя не уверяет, так почто же ты желаешь, дабы имя твое было безсмертно? Сие сродно мне, отвечаешь ты. Изрядно! Ибо подлинно конечное бытия нашего и имяни уничтожение нас естественно устрашает. Так почто же ты изыскиваешь для желаемаго тобою безсмертия другия средства, кроме тех, кои Слово Божие показывает? Ибо мы уже выше ясно пред очи твои представили, что все оныя тобою сверх Слова Божия вымышляемыя средства суть к тому ни мало не надеждны. Они тленны: они зависят от непостоянства человеческаго: они часто и при жизни твоей в очах твоих разрушаются. Так чего же надежднаго можешь ты ожидать от них по смерти своей? А по сему и остается тебе принять те средства, кои предписывает глагол Божий, чтоб ты истинно безсмертен был.

Но тебя льстят чувства и привязывают к земле. Тебе желательно, чтоб на сей стихии, на коей ты живешь и коею дышешь, имя твое никогда не умирало. Но сие желание, сколькоб тебе ни лестно казалось, есть тщетно: ибо безуспешно. Можно ли сие с разсудком согласить, чтоб в тлении искать нетления, во всегдашнем колебании твердости? Ежели не другим чем, уверься ты собственным гробом своим. Ты конечно истлеешь; почему же думать можешь, чтоб и другое все на земли также не истлело?

Но уступим мы, чтоб по желанию твоему безсмертие твоего имяни пребывало на земли. Так обрати очи твои, и воззри: се празднуемый нами Святитель и сею на земли славою от Бога почтен. Сколькоб ты ни желал, чтоб твое имя было по смерти громко и любезно, не можешь большаго желать, как, чтобы и твоя память подобно, как его, была прославляема и празднуема. Но твоими ли средствами до сего достигнул он? Нет! А единственно средствами от Бога предписанными, то есть, верою и добродетелию.

Ты своими средствами лишаешься безсмертия земнаго, да лишаешься и безсмертия небеснаго. А святый праведник хотяб земной сей славы и лишен был, не мог бы о том скорбеть, получив присносущную, никогда от него неотъемлемую. Но твое сердце есть столь низко, и пригвожденно к земле, что оным безсмертием небесным мало воспламеняется. Но для чего? Я не нахожу иной причины, как что ты более себя управляешь чувствами, нежели разумом. Что ты видишь и чувствуешь, то тебя и трогает: а невидимое кажется тебе и не существует.

О! ежелиб ты и в жизни сей на единыя полагался чувства, а разуму ни в чем бы не доверял: не было бы тебя нещастливее из человек. Ежелиб земледелец не принимался за труд, не видев пред очами плода; ежелиб купец также поступал; ежелиб воин не вступал в сражение, не видев прежде победы: земледелие, и торг, и воинствование совсем бы ослабли и изчезли. Но и земледелец, и купец, и воин вступают охотно в свой труд и подвиг, еще не видя ни плодов, ни прибытков, ни побед; а только веруют тому, воображают и чают того; и не ошибаются. Так почему же одно небесное безсмертие тотчас должно твоим очам здесь открыто быть; а разум оставался бы без действия, и вера безплодна?

Но я никак не верю, чтоб кто не желал блаженнаго небеснаго безсмертия, и не предпочитал бы оное земному. А что к тому меньше наклонности и ревности имеют человеки: причиною тому нахожу, что предписываемыя Словом Божиим средства, вера и добродетель, им кажутся трудны и тяжки.

Как! трудны и тяжки? Да пусть так! Но какой труд, какой подвиг, какое иждивение могут сравниться с блаженным вечным безсмертием? Недостойны, говорит Апостол, все страдания нынешняго времени, в сравнении славы, имеющия открыться в нас (Рим. гл. 8, ст. 18).

Но не могу никак и на то согласиться, чтоб помянутыя средства были трудны и тяжки: а напротив они суть зело удобны и легки. От вас ничего не требуется, как, чтоб те самые труды и подвиги, которые вы истощеваете для безсмертия имяни своего на земли, чтоб те самые труды и подвиги обратили вы на снискание безсмертия небеснаго. Может ли уже сие показаться затруднительным, когда от вас не более требуется, как что уже вы сами охотно делаете? Перемените только вид и намерение: а подвиг оставьте в том, в каком он есть, положении. Довольно сего! Но что я говорю? Довольноб было и половины тех трудов и истощания на получение царствия Божия, каковые мы полагаем на пристрастия свои, и чтоб достигнуть нам мнимаго безсмертия, и пустой славы.

Я хотел бы продолжить мою беседу: но на что она? Се гроб сей яснее проповедует объясняемую нами истину, нежели всякое витийственное слово: гроб, нетления источник, безсмертия родитель, заря предвозвещающая солнце: ясный проповедник Воскресения. И я между тем утешаюсь, что слово мое в сердцах ваших есть вместительно: не для того, аки бы оно само собою к тому было достаточно: но когда вижу, что вы обстоите гроб сей, усердно его объемлете, памятию праведнаго мужа услаждаетесь; все сие меня уверяет, что вы шествуете путем Евангельским в надежде Воскресения; чего да сподобимся все мы молитвами Святителя, благодатию же Господа нашего Иисуса Христа, перворожденнаго из мертвых. Аминь.

Говорено в Чудове, 1795 года, Февраля 12 дня.