На Успение Пресвятыя Богородицы

CЛОВО

НА УСПЕНИЕ ПРЕСВЯТЫЯ БОГОРОДИЦЫ

Какой есть плод веры Евангельския, се тому доказательством есть нынешний праздник! Естьли что страшнее в жизни человеческой, как страх смерти? И какая должна быть великая сила того действия, котороеб сделало для нас смерть не только не страшною, но и вожделенною? Но сия-то великая сила и есть свойственна Евангелию.

Природа смерти заставляет страшиться, и других смерть понуждает оплакивать: а вера не только не страшится смерти; но еще творит ее вожделенною; даже заставляет праздновать с торжеством тот день, в которой преставились особы нам дражайшия. Может ли кому из Христиан, собственная мать самая сердобольная, столько быть любезна, сколько любезна и почтенна нам Матерь Господня, и матерь наша? Она от нас в сей день преставилась. По природе день сей должен быть для нас самый печальный; и нам бы пристойно было днесь погрузиться в сетования и рыдания. Лишились мы особы дражайшей и любезнейшей. Лишились утешения и сердоболия ея Матерняго. Остались сиротами. Остались, не имея к кому прибегнуть, в скорбех и нуждах наших. Но так ли поступаем мы? Или так ли нам велит церковь Божия препровождать день сей? Никак! Она и сама в духовных ликах и пениях сей день торжествует; и нам то же творить и примером своим и учением предписывает: и мы в радости духа собралися днесь праздновать блаженное преставление Преблагословенныя Девы.

Сие есть тайна Христианская; тайна: ибо природа оную не знает и не понимает. А по тому природным разсудком своим тайны сея и изтолковать мы не можем. Потребно просвещение свыше: потребна истина, котораяб не от земли была заимствована; но данаб нам была с небеси. Сей держась истины небесной, а не земной, изследуем, почему Христианам смерть не должна быть страшна; а вожделенна и радостна.

Евангелие нам велит понимать совсем иначе смерть, нежели как оную понимает природа. Природа смерть почитает уничтожением человека: а Евангелие почитает оную человека обновлением. Природа смерти страшится, почитая, что она лишает всех земных благ: а Евангелие смерть представляет средством, чрез кое мы приобретаем благая небесная; вместо тленных нетленная, вместо времянных вечная. Да и самых земных благ не лишаемся: ибо кто овладел небом и Богом, можно ли о том сказать, чтоб он не имел во власти своей и всю землю? Природа не далее видит, как что предлежит ея чувствам: преимуществ духа и разума или не понимает, или и понимает, но весьма темно и разстройно. И по тому не удивительно, что она видя разрушаемо тело, и его чувства, мнит, что и весь человек изчезает: а по сему и страшится таковаго разрушения, и ничем далее себя утешить не находит. Но Евангелие совсем иным идет порядком. Оно тело почитает покрывалом; покрывалом, подлинно драгим; однако таковым, что сие покрывало под собою скрывает вещь несравненно драгоценнейшую и безценную; то есть душу безсмертную; душу сообразную Богу; душу безценною кровию Христовою искупленную. Евангелие уверяет, что сие покрывало токмо раздирается: а душа, под сим покрывалом скрываемая, остается безсмертною; да не просто безсмертною: но еще по разодрании сего покрывала, она начинает гораздо яснее и понимать, и видеть, и разуметь Бога, и в нем всякую истину: поелику по разрушении преграды телесной, не остается для нее никакова препятствия.

Осталось бы душе нашей еще может быть несколько скорбеть, что она лишается сего тела покрывала, яко ей сроднаго, яко сотрудника своего во всех своих делах. Но благость премудрости Божией и сей скорби не дает места. Твердо нас обнадеживает, что и тело наше воскреснет; и воскреснет во славе. Паки облечемся мы в сию свою одежду; и облечемся уже не в тленную, но в нетленную; да приимет кийждо, по Апостольскому слову, яже с телом содела, или блага, или зла (2 Кор. гл. 5, ст. 10).

При таковой утешительной и высокой вере, уже и самое смерти имя изчезает. Ибо Евангелие смерть и не называет смертию; но сном и преставлением. Ибо по истинне как можно то почесть смертию, то есть, печальным разрушением, что нас приводит в несравненно лучшее состояние? Почто же называется она сном? Не для того, аки бы душа по разрушении тела усыпала: нет! хощу разрешитися (Филип. гл. 1, ст. 23), говорит Павел, и с ним всякий истинный Христианин, хощу разрешитися и со Христом быти. А быть со Христом, не есть спать; но с ним царствовать, и неизреченных радостей наслаждаться: а сном называется смерть в разсуждении тела, которое краткое время уснув во гробе, яко в опочивальне, востанет бодрым и радостным; так, как человек отягощенный трудами и заботами сладко засыпает; и востав от сна, находит себя добрым, и способным к прохождению своего звания. Может ли что блаженнее быть, как таковая участь Христианина?

Как жизнь сия исполнена сует, забот, печалей, бедствий; то хотяб таковая вера была только изобретение человеческое, (чего без богохуления сказать не льзя:) было ли бы, что ея утешительнее, полезнее и нужнее, чтоб облегчить тягость жизни сей? Не слышим ли мы, не видим ли многих, которые быв или в скорбех, или в нуждах, или в гонениях, или в болезнях, прибегают к сему священному якорю, говоря: Бог видит наши скорби, наши воздыхания. Когда либо от сих сует успокоит нас. Милостив Он наше посильное терпение наградить не оставит. Здесь мы страждем по неиспытанным Его судьбам: но веруем, яко в будущем веке благоволит нас успокоить и обрадовать. Сие-то было причиною, что святые Мужи радовалися во страданиях своих. Для чего? Для того, что по их же словам, легкость печали нашея, тяготу вечныя славы соделовает нам (2 Кор. гл. 4, ст. 17). Дерзни истребить сию веру: отъими сию надежду: тот час человека, особливо добродетельнаго, опровергнешь в уныние, или и в отчаяние.

Но как не все Христиане таковою верою равно одушевленны, и не все с таковым великодушием ожидают или стречают смерть: то какаяж тому причина? Вера слабая. Но в чем состоит сия веры слабость? В том, что не следуют ея правилу. Вера сия учит и уверяет, что наше житие на небесех; что наше прямое отечество есть там; а не на земли; что сие житие есть путь, есть странствование, есть гостинница. Таков есть вещей порядок: но мы оный превращаем, о небесном отечестве мало помышляем, и к нему возженнаго желания в себе не чувствуем. А к жизни сей так пристрастны, что из нея вытти или не думаем; или никогда вытти не пожелалиб. По пути ходим; но так, как бы всегда по оному ходить надлежало; а о доме не думаем: по разным местам странствуем; но в отечество возвращаться и не помышляем. Живем в гостиннице, всякия нужды терпя и безпокойства: а дом свой позабыли.

Но когда нибудь, хотя не желающих, понудят нас оставить сию гостинницу: понудят нас перестать странствовать: велят возвратиться в дом и в отечество. Чтож мы тогда? Плачем, яко младенцы, у коих когда отъимают игрушки, и велят приниматься за дело для них полезное, они плачут и рыдают: но возрастные и благоразумные люди тому смеются. И мы подобно страшимся смерти; и зовущий нас в небесное отечество глас или не слышим, или слышим с огорчением: ибо пристрастились к странствованию и к гостиннице жизни сея. И по тому плачем и рыдаем; и оставляя суету мира, думаем, что мы теряем все; и получая блаженство вечное, мним, яко мы не приобретаем ничего.

Ведаю, колико сие постыдно для Христианина таковым образом рабячиться. Но ведаю же и то, что прямый Христианин никогда того не сделает. Однако в отвращение сей нашей немощи скажу, что когда жизнь сия есть путь, есть странствование, есть гостинница: то не надлежит к ней иметь излишнее пристрастие. Кто себе дом строит в странствии и на пути? Кто в гостинницу сносит все свое сокровище? Тебя к жизни сей привязывают чести, достоинствы, имения. Надобно сей узол заблаговременно развязывать. Надобно от многотрудных честей и достоинств, хотя в последние жизни дни взять отдохновение; оставить их; устроить благоразумно свое имение, и при себе бедных облагодетельствовать; и по таком учреждении поднять себя выше земли, и помыслить со вниманием о том жилище, где ты вечно пребывать имеешь.

Но тебе сие не желательно и прискорбно. Как прискорбно? И не хотя, должен же ты все когда либо оставить: так не лучше ли все то оставить добровольно, с большим своим удовольствием, яко не принужденно, с большею пользою, и с вящшею спасения надеждою? Ибо таковым образом с миром сим развязавшись, готов будешь на глас зовущий тебя к вечности; не устрашиться сего призывания, а паче будеши обрадован; яко уже ничего в мире не имеющий, а всю надежду свою положивший наслаждаться небом.

В таковом разположении ты праздновать будешь радостно и сей преставления день Пресвятыя Девы. Она же, яко в благодарность, за таковое памяти Ея празднование сретит тебя, обымет тя, и вселит тебя в горняя селения со всеми Святыми. Аминь.

Говорено в Троицкой Лавре, в Успенском Соборе, 1794 года, Августа 15 дня.