На день Успения Пресвятыя Богородицы

СЛОВО

НА ДЕНЬ УСПЕНИЯ ПРЕСВЯТЫЯ БОГОРОДИЦЫ

Торжественно праздновать кончину умерших, есть свойственно единой вере Христианской. Прочия все веры смерть оплакивают: а вера Евангельская оную празднует с веселием. Даже самый Богопреданный Моисею закон запрещает и прикасаться к мертвым; и ежели кто к ним прикоснется, повелевал очищаться, яко от некия нечистоты. А мы умерших о Господе и лежащих во гробе целуем, и веруем, что прикасаяся к святому телу добродетельнаго Христианина, не оскверняемся, но освящаемся. Пусть сие тело тлению подвержено, но оно было священным ковчегом души святыя; и дух в нем пребывавший, святостию жития своего испускает сладчайшее благоухание на всех предстоящих, и на всю церковь.

Почему, ежелиб кто не участный таинств Христианских, ежелиб кто из неверных, видя нас ныне весело празднующих спросил: какая есть ваша столь радостнаго торжества причина? Мыб на то ему сказали: празднуем смерть Святейшия Девы, Матери Господа нашего. Конечно таковый наш ответ поразил бы его не только удивлением, но даже изумлением. Как! сказал бы он. Ежели вам сия умершая особа была мила и любезна, вам о кончине ея более плакать и рыдать, а не радоваться надлежало. Свойственно людям радоваться о жизни своей и других и о продолжении ея: а о смерти печалиться.

Так подлинно, о ты, верою не просвещенный, и лучшаго по смерти упования не имеющий! Конечно смерть сама по себе есть горестный плод греха, и видимое действие гнева Божия: не токмо для того, что лишает нас жизни, сего драгоценнаго дара Божия, но что еще подвергает нас и вечной смерти, то есть, вечному от Бога, присносущнаго света, удалению, и некончаемому во тме и мраке пребыванию. Но нам верующим во Евангелие, открыто таинство, которое от тебя, неверный, есть сокрыто. Таинство, которое нам смерть представляет не страшною, но приятною и вожделенною.

Велий Господь наш, и велия крепость Его и разума Его несть числа (Псал. 146, ст. 5). Премудростию и благостию Его яд смерти обращен в спасительное врачество: самая смерть, которая была определена в наше умерщвление, обратилась в наше оживление. Без нее может быть мы навсегда оставались бы на сем тленном и непостоянном круге земном. Но пришедши она сделалась для нас средством к жизни вечной, и самый гроб чудным образом лествицею к небеси бывает. Дух наш, верою и благодатию Христовою очищенный, чрез смерть возносится до блаженнаго и присносущнаго с Богом соединения. О чудная измена десницы Вышняго!

Осталось бы нам еще сожалеть о сродном своем теле, о сем сотруднике нашея души, во всех ея добродетельных подвигах: но и до сего сожаления не допускает нас благодать Евангелия. Оно нас уверяет о воскресении плоти нашея. Уснет она спокойным сном на время во гробе, и опочив сладко, яко в спокойной спальне, паки пробудится Архангельским гласом, и востав бодро и весело соединится с своим духом; и уже хотя уснула в тлении, но востанет в нетлении; хотя уснула не в честь, но востанет во славе; да еще и в какой славе? Возсияет, яко солнце; что сего быть может превосходнее? А Апостол еще на вышшую ее возводит славу, чтоб быть ей даже сообразной подобию образа славы Сына Божия (Филип. гл. 3, ст. 21).

Слыша сие просвещенный ученик Евангелия, может ли с боязненным духом взирать на лице смерти? Дерзнет ли кончину добродетельнаго Христианина оплакивать; а не паче ли радостно поздравить преставльшагося о Господе, что он яко победив сей мир со славою и торжеством восходит на небо?

Но неверный сему не поверит: и неудивительно; яко неверный есть. Не поверит! Нет ничего легче, как только не верить. Но надлежит ему свое неверие доказать, и нашу веру убедительно опровергнуть. Но небо и земля мимо идут: а словеса Божия не имут преити. И я мню, что неверный сие опровергать покусится, не столько по уверению, сколько по зависти. Сам он по нещастию блаженныя безсмертия нашего славы или не понимает, или совести в себе не ощущает столь чистой, чтоб она признавала себя быть достойною толикия славы: почему внутренно раздираяся, завидует славе нашей; и чего сам получить не надеется, то чтоб и другой кто получить мог, опровергнуть силится.

Сие явно само по себе. Ибо положим, хотя то и не приемлем, что аки бы наше о блаженной праведных славе, и о славном мертвых воскресении учение было не истинно: однако со всем тем почто бы его опровергать? Таковое учение ничего вреднаго и для сей настоящей жизни в себе не заключает. Оно по крайней мере тягость жизни сея облегчает, и услаждает горести ея. Оно смерть, саму чрез себя страшную, как бы обезоруживает, и располагает нас стречать ее без ужаса и боязни. Так почто же таковое учение полезное и ободрительное опровергать? Поистинне от зависти: чего сам по худому житию получить не надеешься, то и другим получить завидуешь.

Вот тому и пример, каковый явил отец зависти и злобы! Он прародителям советовал нарушить от Бога данную заповедь, говоря хульно, что Бог, де, по зависти дал вам заповедь таковую: ибо, де, ежели вкусите вы от заповеданнаго древа, то будете, яко Боги, подобны Ему. Не ведал ли сие злобный дух, что заповедь дана им была совсем не для сего; а для точнаго блаженства их? Ведал конечно. Но по единой зависти таковый зловредный совет подавал, дабы они той славы не получили, которой он сам праведно лишился.

Сим же духом зависти и злобы побуждаются и те, которые дерзают опровергать благую Христиан по смерти надежду. Павел пришел во Афины и был в Ареопаге, в сем важном соборе, составленном из людей ученых, великих Философов, коих мудрости свет тогда удивлялся. Апостол между прочим упомянул им о Воскресении мертвых. Великие те мудрецы не только приняли то с презрением, но и начали смеяться, и даже осмелились великаго учителя называть суесловом. Но почему он суеслов? О вы мужи премудрые! ежели сие учение для вас есть ново; жаль, что вы углубляяся во испытание других вещей неполезных и тщетных, сию столь важную о вечной своей судьбе истинну оставили без испытания. Ежели сие учение для вас есть ново; по крайней мере благоразумие требовало не тотчас оное отвергать и осмеивать, но взять хотя несколько времени на разсмотрение его и изследование. Ежели сие учение для вас есть странно; по крайней мере для жизни сей оно не только есть безвредно, но и полезно. Ибо надежда воскресения заставляет подвиг сея жизни проходить благодушнее, и мучительство страстей облегчает; ибо силу их ослабляет. Ежели сие учение для вас есть странно; то почто же вы многих Богов почитаете? Ибо сами утверждаете, что они были люди, и по том аки бы попали на небо, и учинились блаженными и безсмертными: и представляя их во своих храмах в образе телесном, конечно и тела их признаете быть безсмертными. Так почто же воскресению тел и последующему за тем их безсмертию не веруете?

О суетная мудрость человеческая! Поистинне обуил Бог премудрость мира сего (1 Кор. гл. 1, ст. 20): и вознес во славе премудрость Евангелия. Как не обуил их Бог, и как не просветил нас, когда славные Философы, всю почти жизнь в науках препроводившие, того не могли узнать, что по благодати Божией из Христиан не только простые и не ученые люди, но и отроки, и почти самые младенцы знают и совершенно, и несумнительно? Ибо всякий Христианин свободно и громогласно возглашает: чаю, чаю Воскресения мертвых. Да не словом токмо сие произносят, но и сердцем веруют, и самым делом утверждают.

Мы имеем примеры в Христианстве, чего ни в какой вере никогда не бывало, что малые отроки стали мучениками, и лучше захотели всякия мучения и самую смерть претерпеть, нежели отрещися веры своея. Что их столь необыкновенными Героями делало? Конечно то, что они сердцем веровали Воскресению мертвых, и несумнительно вечную с Богом и в Боге славу получить уповали.

Таковая-то вера, таковая-то надежда заставляет нас не оплакивать кончину добродетельных Христиан, но радоваться и веселиться и с торжеством совершать оную.

Вы, благословеннии Христиане! и самым делом сие торжество днесь совершаете. Но прежде, нежели восхвалим блаженною кончиною успшую Пресвятую Деву, обратим мы хотя мало внимания на самих себя. Я не сумневаюсь, что веруете вы Воскресению мертвых, и ублажаете счастливый жребий успших о Господе. Сию славную веру вашу не опорочте своим житием и делами. Ежели сказано о некоторых, что они веруют в Бога, но делами своими Его отмещутся; то есть, так живут, как бы Бога не признавали быть; то же можно сказать и о тех, кои веруют Воскресению мертвых; но так живут, как бы тому и не веровали.

Кто верует Воскресению мертвых, и чает жизни будущаго века, тот к жизни сей не может быть пристрастен. Живет он, и благодарит Бога животодавца; но находя в ней одни заботы и суету, ведая же, что он предуставлен к лучшей жизни, смотрит на нее, ежели не с презрением, то по крайней мере, не с привязанностию к ней.

Идет сим путем, по коему верьховный Владыка итти ему повелел; и идет все дорожныя трудности снося терпеливо; однако между тем непрестанно взирает на небо, и почитая себя странным и прохожим, то и дело посматривает на истинное свое жилище, на отечество небесное: и посматривая с воздыханием часто говорит: Увы мне! увы мне! яко пришельствие мое, яко путь мой, продолжися (Псал. 119, ст. 5). А по тому он и к почитаемым от мира благим также пристрастен быть не может. Когда вся жизнь ему кажется суетною, то что уже в ней пленить его может? Не отрицается он от великих чинов и достоинств; но проходитъ их, не яко чины и достоинства, то есть, аки бы какия отличныя от прочих состояния, но аки должности, аки труды и подвиги; повинуясь Провидению, которое уставило, да в нем же кто призван, в том да пребывает пред Богом. Не отрицается он от имения и богатства; но употребляет их, не яко свое, но яко от Вышняго Дому-владыки ему порученное, и счастливым себя почитает, ежели их благополучно здаст с рук своих.

Ежели не так жить, Христиане! Мы опорочим веру свою, и дадим сумнение; подлинно ли другой лучшей и блаженной жизни верим, когда к сей жизни и к благим ея так пристрастны, что ежелиб в нашей воле состояло, мы и никогдаб их оставить не восхотели.

Ежели мое скудное слово душу вашу воспользовать не сильно, представте себе и непрестанно воображайте празднуемую ныне Преблагословенную Деву Марию. Ежели кому жизнь сия могла приятна быть, то конечно сей великой Особе. Была она свята и непорочна: а по тому и совесть ея была всегда спокойна и радостна. Так чем же бы могла наскучить ей жизнь сия? Ежели она лишалась изобилия вещей мирских; не для того, акиб не могла то иметь, но что почитала их тлением и суетою. Ежели она не превозносима была честию и славою царей; хотя и была во вселенной предпочтенна, яко Матерь Иисуса Христа; но она непрестанно взирала на ту вечную славу, пред которою вся слава мира сего есть тень, дым и ничто. Тогда она вознеслась восторгом радости несказанныя, когда услышала сей глас: слыши дщи и виждь и приклони ухо твое: и забуди люди твоя и дом отца твоего; и возжелает вечный Царь доброты твоея (Псал. 44, ст. 11 и 12). Сему великому примеру да подражаем; да удостоимся молитвами ея и блаженнаго с нею жребия. Аминь.

Говорено в Лавре в Успенском соборе, 1792 года, Августа 15 дня.