Можно узнать причину, для чего церковию уставлено сего дня читать евангелие о разслабленном. Ныне время поста: известно же, что не требуют здравии врача, но болящии (Матф. гл. 9, ст. 12). Ежелиб мы всегда были здравы и телом и душею, то бы в посте нужды не было. Ибо ему нечего бы было врачевать; или бы и сам пост тогда не был назначен на некоторое известное время, но во всю нашу жизнь был бы неразлучно при нас; поелику было бы у нас никогда не нарушимо воздержание и телесное и душевное. Но как мы всегда болезненны и телом и душею; а пост к тому есть действительным врачевством: то евангелие ныне нам и напоминает о разслабленном, дабы мы признали Спасительное поста действие.
Надобно не обходимо быть или тому, или другому: то есть, или хранить пост, или остаться разслабленными. Не захочем поститься; так должны страдать разслаблением: но не хочем мучиться сим недугом; так должны хранить воздержание. Не требуют здравии врача, но болящии (Матф. гл. 9, ст. 12). И кто же бы был столь малосмысленный, и для самого себя не доброжелательный, чтоб лучше захотел болезновать разслаблением, нежели от того исцелен быть?
Разслабленный телом в евангелии упоминаемый, зная, что возмущение воды во овчей купели есть целительно для разслабленных, сидел при купели той тритцать восемь лет; и столь долговременное терпение не утомило его и не привело во отчаяние: так кто же извинит нас, естьли можем мы исцелиться от своей болезни в кратчайшее время, однако то пренебрегали бы: и лучшеб захотели мучиться болезнями во всю жизнь, нежели исцелиться от них в один час? Но как сие действительно между нами бывает, что мы охотно сносим разслабление, и излечиться от того не только не ищем, но и не хощем; и как таковое наше состояние не только есть не счастливо, но и странно и противуестественно: то и долг мой, и польза ваша требуют в сие углубиться разсуждением нашим, и узнать тому причины, к выведению нас из таковаго заблуждения.
Разслабление есть или телесное, или душевное. Телесное разслабление суть болезни, а душевное, грехи. Я оставляю доказывать, что душевное разслабление есть виною разслабления телеснаго или болезней. Ибо вы, думаю, о сем уже уверены; поелику не однократно мы о том в поучениях своих изъясняли. Почему и будем мы более говорить о разслаблении душевном: ибо заградив вредный источник, изтекающие из него заразительные потоки сами собою изсохнут.
Мы теперь изыскиваем причин, для чего лучше разслаблением страдать желаем, нежели прибегать к предлагаемому евангелием поста врачеванию. Причин я тому других не усматриваю, как следующих; то есть, что мы или первое не признаем себя быть разслабленными; или второе хотя и признаем, но поста врачевание нам трудно и страшно кажется; или третие и совсем сие врачевство не почитаем, чтоб оно было для таковаго излечения действительно. Вот причины нашего о исцелении нерадения. Разберем мы их каждую особь, сколько возможно, кратчае: ибо обстоятельно все разбирать, весьма бы долгаго требовалося времени.
Вопервых мы не признаем себя быть разслабленными. Таковое мнение может произходить или от высокоумия, или от невежества. Ибо равно и то и другое разум помрачает. Высокоумный, он же и гордый, лестное о себе имея мечтание, не хочет, и стыдится и пред самим собою признаться, чтоб он был грешен, порочен, душею разстроен. Как! мудростию надменный Философ, знатными честьми на высоте поставленный муж, мог бы столь себя унизить, чтоб ему себя признавать порочным, грешным, гнева Божия достойным. Нет! надобно по сему признать себя вместо мудреца безумным; вместо высокопочтеннаго униженным; ежели таковое презрительное взять о себе мнение. Нет! порочным быть, грешным быть, гнева Божия быть достойным, не есть свойственно таковым высоким людям, каков он. Сие свойственно людям только низким, подлым, и в невежестве погруженным. Вот каковое высокоумных людей мудрование!
Таковое свойство их давно нам описано во оном Фарисеи, который свои вычитал только славные дела, а охуждал и осуждал Мытаря, яко подлаго человека, а потому по его мнению и должнаго быть грешным и беззаконным. Нимало он не помянул, чтоб был в чемлибо грешен, хотя предстал и пред самое лице Божие. Думаю, что таковые, когда приходят и на исповедь, более со оным Фарисеем пред духовником вычисляют, сколько они наделали добрых и славных дел, нежели, чтоб в чемлибо себя обвинять и осуждать захотели. О пагубное высокоумие! До каковаго заблуждения доводит оно человека. Изволь ему говорить, что он разслаблен душею; он то отвергнет с презрением.
Но чтоб более отвлечь его от всякаго раскаяния и исправления; посмотрите и удивитеся, в какое еще заблуждение ввергает высокоумие таковаго горделивца. Он, чтоб совесть свою еще более усыпить и ожесточить, дерзает мыслить и говорить, что и никакого, де, греха нет. Все делается по натуре: и чегоб от меня натура ни требовала, все то я делать буду, и исполняя ея законы, признавать себя грешным и беззаконным, было бы безумно. Безумно конечно таковое мнение, и не хотя оное много опровергать, только скажу, что естьлиб его принять, то надобно уничтожить все законы и Божеские и человеческие. А притом к сему прибавлю, держась нашего предложения, что таковый человек признает ли себя быть разслабленным, и будет ли искать или и желать, каковаго от поста врачевания?
Но удивительно, что таковое разслабления своего непризнание произходит, не только от высокоумия, но и от противнаго ему невежества. Высокоумие не хочет узнавать своих пороков; а невежество не может. Невежество есть менше опасно, нежели высокоумие. Невежество, ежели просветить, может прозреть, и познав свою болезнь, притти в раскаяние: а к высокоумному, как он произвольно себя ожесточает, никакого не остается приступа. Невежеству свойственно более то примечать, что видит глазами телесными, и разсуждает по наружности: а имея недостаток в просвещении разума, во внутренность проникнуть, и потому не погрешительно судить не столь удобно может. Болезнь свою телесную скоро всяк и простый усматривает: но не так скоро болезнь свою душевную. И потому многие, когда лгут, для корысти своей обманывают, объядаются, упиваются, других пересуждают, в праздности время препровождают: все то или грехом не почитают, или считают некоторою малостию, в которой будто бы и каяться пред церковию и духовником дальней нужды нет, и чтоб сие заслуживало гнев Божий и вечное мучение, едва ли тому и верят. Вот до какова заблуждения доводит невежество; то есть, что бедные люди не ведают, ни что есть грех, ни какая его тягость, ни какое за него наказание, ни того, что есть законодатель Бог, ни что есть закон его, и что его правосудие. И доколе в сем остается человек невежестве, не может узнавать своего разслабления, а потому ни спешит исправить своего порока, ни покаянием свою совесть облегчить, ни прибегать к предлагаемому спасительному поста врачевству.
Но может быть иной и признает свое разслабление: однако еще не уверен, чтоб пост мог к тому быть врачевством действительным. Конечно, ежели пост только поставлять во одном воздержании от пищи и пития, то и я бы на то согласиться мог. Брашно нас не поставит пред Богом: не ядим ли, чрез сие одно святее не становимся: ядим ли, чрез сие одно не делаемся грешниками (1 Кор. гл. 8, ст. 8). Пост телесный есть только знак душевнаго поста. А где нет вещи означаемой, там и знак никакой силы не имеет. Ежели кто постится телесно, а не душевно; того никак не можем признать постником, но и при неядении он есть ядца, и при трезвости винопийца, друг мытарем и грешником. Ибо о человеке не по телесным, а по душевным делам судить мы должны, ежели не хочем самих себя обманывать.
Пост же душевный есть воздержание от страстей. Как же сие врачевство может быть недействительно? Удержи страсти: конечно ослабнут пороки, изчезнут грехи, исправится разстройство, и наступит благоустройство с миром и тишиною. Когда исторжен корень, как могут какиялибо возникнуть ветви?
Но может быть, признав мы сие врачевство быть действительным, найдем немалое затруднение в побеждении своих страстей, следовательно в побеждении самих себя. И сие то может быть и устрашает нас к сему прибегать средству. Правда, сия трудность есть не безосновательна. Но чтоб узнать, что и она не превосходит силы наши, прошу притти в следующую неделю, в которую празднуемый животворящий крест Господень откроет нам способ, как и сию преодолеть нам трудность. Аминь.
Говорено в Чудове монастыре 1787 года, Февраля 21 дня.
Стекло, несмотря на свою хрупкость, один из наиболее долговечных материалов. Археологи знают об этом как никто другой — ведь в процессе полевых работ им доводится доставать из земли немало стеклянных находок, которые, невзирая на свой почтенный возраст, полностью сохранили функциональность.
Разработка сайта - компания Омнивеб
© 2000-2024 Свято-Троицкая Сергиева Лавра