Слово в день Успения Пресвятыя Богородицы

CCCXLVII.

258. Слово
в день Успения Божией Матери.

(Говорено в Успен. соборе августа 15;
напечатано в Твор. Св. От. 1850 г. и в собр. 1861 г.)

<1850 год>

Сего-дня, кажется, мы на погребении: но мы безпечальны. Как сии противоположности встретились и примирились?

Священный образ, поставленный здесь для того, чтобы вразумлять нас о значении настоящаго дня и о предмете настоящаго собрания, представляет взорам нашим погребальный одр, на нем – святое и живоприемное, но уже бездыханное тело, и окрест его – собор несущих и сопровождающих оное к Гефсиманскому гробному месту. Точно, это – погребение. Однако, наш собор, присоединяющийся к изображенному и воспоминаемому погребальному собору, радуется и празднует. Как же встретились и примирились противоположности? И для чего соединены оне даже законоположением церковным?

Здесь видна сила благодатной святости. Она и смерть превращает в жизнь, а потому и печаль в радость. Пресвятая Дева с бoльшим правом, нежели сам святой Павел, могла присвоить его слова: мне еже жити, Христос: и еже умрети, приобретение есть. Матерь Живота не должна быть удержана смертию, хотя и должна пройдти сквозь ея область. На гроб Матери Божией Церковь взирает, как на лествицу к небеси, куда она идет, чтобы, по созерцанию пророческому, в качестве царицы предстать одесную (Псал. XLIV. 10) Христа, Царя Небеснаго, и чтобы не только самой блаженствовать в царствии небесном, но, действием Своего молитвеннаго предстательства, и на нас низводить оттоле дождь благословений. Посему как нам не радоваться? как не торжествовать?

А что Церковь среди радости праздника не скрыла от нас и печальнаго зрелища погребения, это конечно и потому, что сего требует простая истина воспоминаемаго события, но, думаю, и потому, что Матерь Церковь, сколько желает возвести нас к созерцанию безсмертия и неба, столько же находит нужным предложить нашему вниманию и размышлению смерть и гроб.

Проходя путем земной жизни, мы не знаем верно, что, ближе или дальше, с нами встретится, богатство или бедность, почесть или уничижение, любовь или ненависть, радость или печаль. Не смотря на сию неизвестность, мы, хотя на удачу, больше или меньше, заботимся, как бы приятныя из сих встреч не миновали нас, и как бы нам уклониться от неприятных. Но есть одна встреча верная, неминуемая: это встреча со смертию. Не надобно ли о ней подумать? Встретясь с неприятностию жизни, например, с бедностию, ты можешь и с нею продолжать путь, хотя не без труда, и надеяться иной лучшей встречи: но, встретясь со смертию, ты впадешь в ея руки; а она, говорят, не со всеми обходится кротко и мирно. Честна пред Господем смерть преподобных Его (Пс. CXV. 5). Смерть грешников люта (Пс. XXXIII. 22). Итак не требует ли благоразумие, чтобы благовременно и без отлагательства позаботиться, как бы лучше расположить себя для благонадежной встречи со смертию? Без отлагательства, говорю; потому что смерть не обещала нам помедлить, пока мы приготовимся встретить ее.

Говорить ли о тех, которые вопрос о приготовлении к смерти думают не разрешить, а уничтожить мыслию о ничтожестве по смерти? Знаю от обличающаго премудраго, что рекоша в себе помышляющии неправо: самослучайно рождени есмы, и по сем будем якоже не бывше: пепел будет тело, и дух наш разлиется, яко мягкий воздух (Прем. II. 1–3). Трудно было бы поверить, что есть люди такого образа мыслей, если бы не было известно, что зло для своего существования требует лжи и безумия. Примечательно, как изъясняется Премудрый: рекоша в себе помышляющии неправо: эти люди говорят не потому, что убеждены, но потому, что их мысли уклонились от правды и добродетели; они усиливаются обольстительно выразить ложныя мысли, чтобы ими поддержать свои порочныя правила: да будет нам крепость закон правды: уловим лестию праведнаго, яко бысть нам на обличение помышлений наших (11–14). Не хочется говорить о них более. Стыд для человечества, что есть люди, мечтающие быть разумнее других, и мудрствующие неразумнее червя, который приготовляется к смерти устроением себе паутиннаго или шелковаго гроба, не с тем, чтобы в нем исчезнуть, но, чтобы, положив в нем земную жизнь червя, воскреснуть в воздушную жизнь бабочки.

Некоторые, не будучи причастны наглости и безумия отражать мысль о смерти помыслами неверия, думают однако же мало, или совсем не думают о смерти, потому что чрезмерно заняты другими предметами. Таких людей не мало, и не далеко искать их. Это мир. – Пристрастный к чувственным удовольствиям, то ищет удовольствий, то погружается в них, то утомленный от них отдыхает, то вновь ищет их; в сем проходят у него дни и ночи; ему не до того, и душа его не так настроена, чтобы беседовать с неулыбающеюся мыслию о смерти. Если случайно приходит к нему сия мысль: он спешит отогнать ее, не разсуждая, что, если трудно перенесть нечаянное присутствие мысли о смерти, то колико труднее будет перенесть нечаянное присутствие самой смерти, которую отогнать уже не можно будет! Человек, постоянно занимающийся делом, по должности, по охоте, по долгу повиновения, по нужде для пропитания, по корыстолюбию для выгоды и обогащения, обыкновенно живет в своем деле: оно владеет его временем, способностями, силами, мыслями, желаниями. Если он простирает взоры в будущее; то для того, чтобы усмотреть, какой еще предлежит ему труд, и какой новой выгоды можно впредь достигнуть. С Евангельским богачем он строит в будущем новыя житницы, составляет новые планы земнаго благополучия; и ему не-когда подумать, что, может быть, даже без предварения, котораго удостоен богач Евангельский, в сию нощь душу его истяжут от него (Лук. XII. 20). Раб привычек и суетных обычаев, даже приближаемый к смерти летами, не хочет примечать ея приближения, хотя она почти уже в глазах. Пища и одежда, принимаемыя и отдаваемыя посещения, привычныя увеселения занимают его, как служба и должность; детское занятие игрою составляет для него ежедневный урок. На досуге от сих деятельных досугов он бродит мыслию в мечтательных воспоминаниях прошедшаго, чтобы не коснуться немечтательнаго будущаго, и не встретиться со смертию. Такая невнимательность к смерти к чему может вести, если не к затруднениям при смерти и далее смерти? Если бы нам и не было сказано, что там есть адская бездна и геенский огнь, угрожающие тем, которые в земной жизни не построили себе лествицы к небу: то по самым свойствам души нашей и по опытам в земной жизни, мы могли бы заключить, как опасно прийдти в мир духов, без духовнаго приготовления, с однеми привычками и пристрастиями к земному и чувственному. Душа в том находит удовольствие, и в том живет, к чему прилепились ум и воля: лишение сего есть для нея глад, скорбь, страдание, смерть. Отторжение же ума и воли от одного предмета и прилепление к другому, по порядку природы, не совершается мгновенно. Посему со всякою душею, которая с одними привычками и пристрастиями земными, без духовнаго приготовления, чрез смерть очутится в мире духов, естественно должно происходить подобное тому, что произошло с описанным в Евангелии богачем, который, поелику до смерти занимался только тем, чтобы услаждать свой язык ястием и питием, то и по смерти не нашел у себя для себя высшей мысли и лучшаго желания, как чтобы прохладить свой язык, но также не нашел и желаемой капли воды. Пришельствующая в незнакомый духовный мир душа мечтает о привычных земных занятиях, жаждет привычных чувственных удовольствий: но их там нет. Напротив того, там есть возвышеннейшие предметы созерцания, чистейшие источники радости и блаженства: но они чужды ея уму и воле. Что же для нея остается? Ея внутренняя пустота, глад, скорбь, страдание, что и составляет ея смерть.

Итак очевидно, что, дабы благонадежно переступить за гроб, надобно к сему располагать и приготовлять себя по сю сторону гроба. Каким образом? Надобно, сколь можно, себя отрешать и освобождать от привязанности и пристрастия к земному, плотскому, чувственному; потому что плоть и кровь царствия Божия наследити не могут (1 Кор. XV. 50). Поелику же нова небеси и новы земли по обетованию Его чаем, в нихже правда живет (2 Петр. III. 13); то надобно искать правды, чтобы она жила в нас, и мы с нею могли по смерти жить в царствии Божием; надобно одушевляться любовию к добру; надобно творить благия дела.

Может быть некоторые помыслят: как будут нам полезны за гробом благия дела, которыя мы сделали в земной жизни? Они останутся на земли, подобно как и все, что мы здесь имеем и делаем? – Нет, братия. Не так думают ведающие тайны и судьбы Божии. Они полагают, что благия дела переходят с нами за гроб. Глас с небесе к тайновидцу Иоанну блаженными нарек умирающих о Господе, и обещал им покой, и дал на сие причину: дела бо их ходят в след с ними (Апок. XIV. 13). Если вещество некоторых благих дел, например, подаваемая милостыня, и принадлежит земле, и на ней остается: тем не менее дух благих дел принадлежит душе, сердцу, воле, совести; а потому переносится и в вечность, и открывается миром совести, святою силою воли, радостию сердца, блаженством души.

Впрочем мы обманули бы себя, если бы сказали: станем делать добрыя дела, и сего довольно для приготовления нашего к благонадежной смерти и к блаженной вечности. Слово Божие говорит о законе Божием и о добрых по нему делах: сотворивый та человек жив будет в них (Гал. III. 12). Но оно говорит также: иже весь закон соблюдет, согрешит же во едином, бысть всем повинен (Иак. II. 10). Кто из нас не согрешил в чем-нибудь едином, и более нежели в едином? И следственно, кто не повредил, больше или меньше, и добрых своих дел? Кто не сделался повинным пред вечным правосудием Божиим? Повинность же ведет не к покою и блаженству, но к суду и наказанию. Итак в приготовлении нашем к будущему нам предлежит еще важная забота, как бы и добрыя наши дела от греховнаго примешения очистить, и от повинности себя освободить. Но если и добрыя наши дела не довольно нам помогают, и даже сами требуют помощи: то где найдем мы довольную помощь? Небо и земля, и самые Ангелы могут ли сделать повиннаго правым, и грешника святым? Конечно, не могут. И что же с нами будет? Надобно ли уже признаться, что, по греховному повреждению природы нашей, мы существа погибшия? По истине мы существа погибшия: только да будет сие признание без отчаяния, и не без надежды; и отсюда открывается вид на истинный путь спасения. Прииде бо Сын человеческий взыскати, и спасти погибшаго (Матф. XVIII. 11). Вочеловечившийся Сын Божий освобождает нас от повинности вечному правосудию: поелику Он есть Агнец Божий вземляй грехи мира (Иоан. I. 29). Он дарует нашим добрым делам силу, чистоту и совершенство: поелику Бог Сына Своего посла да оправдание закона исполнится в нас, не по плоти ходящих, но по духу (Рим. VIII. 3. 4). Он глаголет нам: и глаголы Его дух суть и живот суть (Иоан. VI. 63). Заповедует: и с заповедию соединяет блаженство и царствие небесное: блажени нищии духом, яко тех есть царствие небесное (Матф. V. 3). Повелевает веровать: и обещает: веруяй в Мя, аще и умрет, оживет (Иоан. XI. 25). Призывает последовать Ему: и обещает: иде же есмь Аз, ту и слуга Мой будет (Иоан. XII. 26). Страждет на кресте: и дает нам образ и силу распять плоть со страстьми и похотьми (Гал. V. 24). Умирает, воскресает: и пробивает нам удобопроходную стезю сквозь область смерти к жизни вечной.

Видишь ли теперь, христианин, что всего нужнее для благонадежнаго приготовления к смерти и к будущей жизни? Веруй в Господа Иисуса, и призывай Его: следуй Его учению и примеру; прилепляйся к Нему памятию, и умом, и сердцем: и ты возможешь, не запинаясь, сказать со святым Павлом: Мне еже жити, Христос: и еже умрети, приобретение есть. Аминь.