Слово в день Благовещения Пресвятыя Богородицы

CLXXVII.

122. СЛОВО
в день Благовещения Пресвятыя Богородицы.

(Говорено в Чудове Монастыре, Марта 25 дня;
напечатано в Христианском Чтении 1835 года
и в собраниях 1844 и 1848 гг.).

<1835 год>

Благоговейно воспоминаем и торжествуем мы ныне тот единственный во временах день, то великое мгновение, когда велия благочестия тайна: Бог во плоти, не в слове только, но в силе Вышняго, принесена Архангелом Гавриилом на землю, скрыта в чистом сердце и в приснодевственной утробе Преблагословенныя Марии, запечатлена смиренным Ея молчанием. После сия тайна, сокровенная от век и от родов (Кол. I. 26), превратилась во всемирную славу: но тем не менее и теперь еще остается тайною. Велия есть благочестия тайна, Бог явися во плоти.

Дивились, без сомнения, сей тайне и на небесах, когда она там открылась; когда Иисус Христос, воскресший, и возносящийся, дабы сести одесную Бога Отца, показася Ангелом, в невиданной ими славе Богочеловека. Небесное удивление, как и все небесное, прекрасно. Дивились Ангелы тайне и славе Богочеловека: но не смущались. Вопрошали: кто есть сей Царь славы? но не любопытствовали, не сомневались; желали знать, чтобы благоговеть; и прежде нежели провозглашено им разрешение вопроса их: кто есть сей Царь славы, они уже принимали Его, как Царя славы; потому что уже взывали: возмите врата князи ваша, и возмитеся врата вечная: и внидет Царь славы (Псал. XXIII. 7. 8). Чем более непостижимою видят они тайну: тем более находят ее достойною непостижимаго Бога, тем более благоговеют, тем более славят Бога, тем более просвещаются Его славою, и блаженствуют. Там ведение и слава не противоречат и не завидуют тайне: и тайна до безконечности умножает славу и свет.

Но земля так ли приемлет дивную тайну Бога во плоти, – земля, для которой собственно сия тайна и изобретена, и употреблена, и сокрыта, и открыта, и низведена, и вознесена, и предана позору, и прославлена? – Воистинну благословенна в женах единственная Пресвятая Дева, которая представила Себя достойным хранилищем пришедшей с небес тайне, чтобы она не обратилась вспять, как наполненный сокровищами корабль от берега, не имеющаго пристани; – которая, быв возводима в превыспренний сан Богоматери, не попустила своему помыслу, ниже на один волос, подняться из глубины смирения; – которая умела обнять безконечное Слово Божие столь малым словом человеческим: се раба Господня, буди мне по глаголу твоему (Лук. I. 38). После Ея, благословим и тех, которыми тайна Бога во плоти веровася в мире, которые оную с верою приняли, верно сохранили, проповедали всем народам; – чрез которых она, в неизменной чистоте, в неуменьшенной силе, и до нас достигла. Но это те, которые хотя и в мире суть (Иоан. XVII. 11), однако не суть от мира (ст. 14). А мир? – Он не хотел было принять спасительной для него тайны Божией: по слуху о ней, он возстал было в тревоге, чтобы подавить ее, чтобы затьмить ее лжами, запутать вымыслами, покрыть¹ презрением и клеветами, чтобы преградить ей путь мечем, залить ее кровию ея свидетелей, погребсти в их могилах, сжечь в огне, потопить в воде, истребить всеми возможными способами истребления. Не удалось! Вопреки усилиям мира, тайна Бога во плоти превратилась, как я уже сказал, во всемирную славу. Но и теперь сколько еще людей, которые или не познали сей тайны, или, познав, не приняли! И что еще прискорбнее, даже между теми, которые получили оную по наследству от отцев и праотцев, или остаются, или вновь являются такие, которые не знают, что делать с сею непонятною тайною; спрашивают, то с любопытством, – почему для спасения человеческаго рода употреблено столь необычайное средство – воплощение Божества; то с сомнением, – неужели без сего не возможно спасение человека. А где любопытство, там еще нет чистаго ведения; где сомнение, там еще нет полной веры.

Тайна гонит от себя прочь любопытство по тому самому, что есть тайна. Она призывает к себе веру: впрочем не возбраняет ей мимоходом пользоваться пособием скромнаго размышления, для снятия с ея пути претыканий, которыя бросает на него сомнение.

Если посему осмелиться размышлять о потребности воплощения Сына Божия нас ради человек, и нашего ради спасения: то верующий может положить в основание своего размышления следующия изречения Самого Иисуса Христа.

Первое изречение: никтоже знает Сына, токмо Отец; ни Отца кто знает, токмо Сын, и емуже аще волит Сын открыти (Матф. XI. 27). Что без познания Бога нельзя быть спасену и блаженну, в том не усомнится никто здравомыслящий. Но если сокровище Богопознания лежит сокрыто во внутренности самаго Божества, недоступно по недосязаемой высоте Его; если взять из онаго себе на потребу спасения может токмо тот, емуже аще волит Сын Божий открыти; а между тем и Самого Сына Божия, Который волит открыти человеку Богопознание, никтоже знает, токмо Отец: то как же может совершиться спасительное открытие Богопознания? – Надобно, чтобы Сын Божий, из недоведомости Божества, которая превыше всех образов познания, так сказать, выступил в некие познавательные образы, как Он и нарицается образом Бога невидимаго (Кол. I. 15). Но в какие образы? – Конечно, ближе к Божеству, в духовные. Положим так. Чрез сие начинает быть понятным, как совершается откровение Богопознания небесное, в духовном, Ангельском мире. Но земля не то, что небо; и человек не то, что Ангел. Особенно в настоящем состоянии земли и человека, небо и Ангел закрыты для земли и человека: следственно и откровение Богопознания, свойственное небу и Ангелам, не было бы еще откровением для земли и человека. И так надобно, чтобы Сын Божий, когда Он волит открыти спасительное Богопознание нынешнему человеку, снизшел еще, и вступил в образы познания, ближайшие к человеку; чтобы Слово Божие, не преставая быть Словом Божиим, вступило в образы человеческаго слова; чтобы образ Бога невидимаго, не преставая быть тем, что Он есть, вступил в образы видимые для ока земнороднаго ума; чтобы Он явился или в образах преходящих, – и вот откровения и видения Святых: или в образе пребывающем, – и вот воплощение Сына Божия.

Второе изречение: никтоже приидет ко Отцу, токмо Мною (Иоан. XIV. 6). Что значит приити к Богу? – К Богу, Который во свете живет неприступнем, Егоже никтоже видел есть от человек, ниже видети может (1 Тим. VI. 16) в существе Его, – конечно не может человек придти ни ногами по земле, ниже крилами по воздуху. Что же значит приити к Богу? Приходят к тому, от кого бывают удалены: но как можно и удалену быть от Бога вездесущаго? – Дух есть Бог (Иоан. IV. 24): духовно должно быть и шествие к Нему. Духовное удаление и приближение происходит преимущественно в воле. Волею греховною, злою, человек удаляется от Бога, как и сказано в Писании: греси ваши разлучают между вами и между Богом (Иса. LIX. 2). Волею покаянною и благою человек приходит к Богу. И сего-то не может быть без воплощеннаго Сына Божия, как Он Сам сказует: никтоже приидет ко Отцу, токмо Мною. Если ты спросишь: для чего-ж бы человеку не приити к Богу одною собственною волею, которая свободна? ответствую: в добрый час! Сделай опыт. Но если будешь внимателен: то, без сомнения, найдешь и признаешь то, в чем признавались лучшие нас с тобою: еже хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе, не обретаю; не еже бо хощу доброе, творю, но еже не хощу злое, сие содеваю (Рим. VII. 18. 19). Как ни странно пред глазами разума сие противоречащее само себе явление в человеческой природе; но оно давно замечено даже и теми, которых сему наблюдению не научило Христианство: и если вникнуть глубже в причину онаго, то можно удостовериться, что так и должно быть при известных обстоятельствах. Источник добра и силы есть един Бог. Если человек стоит в добре, и чрез то в общении с Богом: то он непрестанно почерпает из Бога силу делать добро; и потому как свободен желать добра, так и силен делать оное. Но если он допустил себя до греха, и чрез то вошел в разлучение с Богом: то, по мере удаления от Бога, уменьшается для него удобность почерпать от² Бога силу; и потому, когда воля его, по природной свободе своей, делает обратное движение к добру и к Богу, сила делать добро не отвечает хотению делать оное; и человек не может приити к Богу сам собою, без особеннаго, чрезвычайнаго низведения к нему силы Божией; – без такого посредства, которым бы разстояние между Богом и человеком было наполнено, разделение уничтожено, общение, ничем не пресекаемое, возстановлено; – без посредства, которое бы с совершенным единством касалось обеих разделенных сторон, – Бога и человека. И такое посредство есть Богочеловек.

Третие изречение: тако возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Единороднаго дал есть, да всяк веруяй в Онь, не погибнет, но имать живот вечный (Иоан. III. 16). Бог не может делать ничего излишняго и ненадобнаго: ибо сие было бы не сообразно с Его премудростию. Итак, если Бог дал Единороднаго Сына Своего миру: то видно, сие было нужно. Для чего? – Для того, как сказует Сам Сын Божий, да всяк веруяй в Онь, не погибнет, но имать живот вечный. Не ужели иначе погиб бы мир, и не имел бы живота вечнаго? – видно, так. Почему? – Чтобы сделать сие, по возможности, понятным, взойдем мыслию к началу тварей. В книге премудрости написано: Бог смерти не сотвори (гл. I. 13). Сию строчку из книги премудрости Божественной без затруднения может переписать в свою книгу всякая премудрость человеческая, если она не совсем лишена понятия о Боге Творце всесовершенном. Бог есть чисто жизненное начало. Тварь, как тварь, подвержена переменам: но ея перемены, в творении и под управлением всесовершеннаго Творца, могут быть устроены в порядке, к совершенству, без страдания, без разрушения грубаго, нечистаго, мертваго, даже в случае разрешения оных на составныя начала, которое может происходить легко и приятно, как например (поколику³ можно найти примеры в нынешнем несовершенном устроении тварей), разрешение чистаго елея в свет, или разрешение ладана в благовонное курение. Откуда же безпорядок, безобразие, нечистота, страдание, разрушение, тление, словом: смерть? – Мне кажется, что и естественное разсуждение не найдет на сие сказать ничего другаго, как то, что говорит откровенное Богом учение: грех в мир вниде, и грехом смерть (Рим. V. 12). Грех, как отлучение от Бога, есть вместе отчуждение от жизни Божия (Еф. IV. 18), и следственно, раньше или позже, – смерть для существа телеснаго, разрушимаго, временная, а для духовнаго, неразрушимаго, вечная, потому что, кроме Бога, нет, и никогда не будет, другаго источника жизни. Таким образом грех и смерть ручаются в мире друг за друга, что они тут. Видишь ли владычествующий в мире грех: ты можешь сказать: мир находится на пути смерти. Видишь ли в нем смерть: ты также можешь сказать: мир, видно, согрешил, и идет к погибели. Кто не так слеп, чтобы не видеть в мире владычества ни того, ни другаго, ни греха, ни смерти; тот может понять, сколь нужно миру избавление от погибели, дарование вновь вечной жизни. И для сей-то потребности, Бог Сына Своего Единороднаго дал есть. Смерть и погибель приходят на человека, и как естественное следствие удаления от Бога, и вместе, как действие правосудия Божия над грехом. Посему для спасения человека нужно, во-первых, удовлетворить правосудию Божию (потому что никакое свойство Божества не может лишено быть свойственнаго ему действия; и потому что объявление безусловнаго прощения или ненаказанности, стоящаго уже на пути греха человека всего легче повело бы далее по сему пути, и следственно не ко спасению, а к погибели); – во-вторых, вновь ввести в человечество жизнь Божию, которая бы воцарившуюся в нем смерть победила и уничтожила. Требования трудныя, и естественно невозможныя! Удовлетворить правосудию Божию значит предать грешника вечной смерти: за сим совершенно исчезает для него возможность вечной жизни. Как и приближить жизнь всесвятаго Бога к человеку грешнику? Столь резкая противоположность сближаемых крайностей более угрожает истреблением недостойной твари, как сена от огня, нежели обнадеживает спасением. Что же творит Бог чудес? Он вводит Свою Ипостасную жизнь, Своего Единороднаго Сына, в малую, избранную долю человеческаго естества, долгим, сокровенным действием судеб Его приготовленную, от заразительной примеси греха предохраненную, соединяет Божество и человечество в единую Ипостась Богочеловека; низводит облеченное человечеством Божество в состояния человеческия, кроме греха, даже в немощи, в страдания, в смерть. И что же? – Правосудие Божие всесовершенно удовлетворено, потому что в лице Богочеловека человечество понесло присужденную себе смерть, и понесло вполне, так как и мгновение смерти Богочеловека, по соприсутствию вечнаго Божества, равняется вечности; на удовлетворении правосудию основано право Искупителя, простить кающагося грешника, без пагубной надежды ненаказанности для некающагося; и в то же время жизнь Божия, низшедшая в глубину человеческой смерти, но смертию по своему естеству не одержимая, из глубины смерти сияет во все умершее грехом человечество, и вносит вечную жизнь во все души, которыя ей открывают себя верою, а не отражают ее от себя неверием и ожесточением. Тако возлюби Бог мир.

Сии размышления дают место вопросам: как же человек жил, делал добро, познавал Бога еще прежде, нежели совершилось воплощение Божества? Как живут, делают добро, познают Бога и теперь человеки, не пользующиеся плодами воплощения Божества? Вопросы, достойные внимания. Тем, которые не довольно проникли во внутренность тайны Бога во плоти, чтоб изнутри видеть ея живоносный свет, испытывать ея спасительную силу, разрешение предложенных теперь вопросов может, по крайней мере, отвне показать величие сей тайны, которая одна зиждет из человеческаго рода стройное здание, с удивительным единством в разнообразии, простирающееся по всем размерам пространства и времени, и высотою своею теряющееся в небесах; и вне которой человечество представляет безпорядочныя развалины, редко где и когда несколько возвышающияся, вообще же раздробленныя, разсыпанныя, едва поднимающияся над землею.

Как жил человек до Христа? – Жил в первоначальной чистоте своего сотворения, посредством общения с Богом Словом, в Котором живот бе, и живот бе свет человеком, в начале также, как и всегда после (Иоан. I. 1–4). А с того времени, как грех разлучил человека от Бога, до Христа, если человек, уже мертвый прегрешеньми (Еф. II. 5) внутренно, жил еще внешно; и если являлись еще в нем и некоторые проблески жизни высшей: то жил он, во-первых, останками жизни, преподанной ему от Бога в начале, подобно как живет черенок, отрезанный от живаго дерева, до истощения в нем живаго сока, или до привития его вновь к живому дереву; во-вторых, жил предварительными начатками жизни Христовой, которых можно искать далее колыбели Вифлеемской, и ранее благовещения Назаретскаго, можно сказать, окончательнаго, а не начинательнаго: ибо в то самое время, как жизнь первоначальная повреждена грехом, нужно было ввести в человечество врачевство Христово; и оно введено словом перваго благовещения о воплощении Бога Слова: семя жены сотрет главу змия (Быт. III. 15); и с того времени начало и непрерывно продолжало действовать благодатно, как можно примечать в Патриархах и Пророках. Что касается до естественной жизни человечества, поврежденной грехом; можно ли не примечать, и в прежних временах, и ныне, как она идет не к совершенству, но к разрушению и смерти; как она с течением веков сократилась в летосчислении личнаго жития; как она растрескалась и разселась на несвязныя глыбы⁴, которыя называют племенами и народами; как она во многих чуждых Христа народах, низпала до самых низких степеней жизни скотской и зверской.

Как человек познавал и познает Бога, делал и делает добро до Христианства и без Христианства? – Мой ответ один: если познавал Бога, то познавал останками первоначальнаго света в разуме, при помощи благочестиваго предания; если делал что-нибудь, в некотором смысле, доброе, то останками первоначальной доброты в воле. Падением человека во грех, образ в нем Божий сокрушен, но не совсем истреблен и уничтожен; вечное Солнце зашло в душе его, но некоторые лучи зари от Него еще касаются высот ея. И при сем уменьшившемся свете, невидимая Божия от создания мира твореньми помышляема видима суть, и присносущная сила Его и Божество (Рим. I. 20) Языцы, закона не имуще, естеством законная творят; – являют дело законное, написано в сердцах своих (II. 14. 15). Но скажут, может быть: если естественно есть в роде человеческом хотя некоторое познание Бога, и хотя некоторое делание добра: то не мог ли бы он естественными же средствами, при продолжаемых усилиях и взаимном содействии, быть возвышен, усовершен и спасен? Ответ на сие не очень труден: ибо опыты готовы, надобно только указать на них. Род человеческий, до Христианства, в продолжение нескольких тысяч лет имел довольно простора испытывать естественныя свои усилия. Что же он выработал? – После древнейших преданий о едином Боге, о непорочности райской, или, как говорилось у язычников, о золотом веке, – многобожие, идолопоклонство, пороки и злодеяния, которых одне названия ужасают противуестественностию⁵, как например, не только человекоубийство, но и детоубийство, и отцеубийство, и человекоядение. Мир языческий, жалкий в невежестве, когда переходит в образованность, становится отвратительным по разврату, который обыкновенно идет рядом с нею, и обращает ее в свое орудие. Что сделала языческая философия? Привела ли она хотя один языческий город или деревню в познание единаго Бога? Не она ли напротив изобрела сомнения о бытии Бога и добродетели? – Во времена Христианства легко было разуму зажечь многие фокусы естественнаго знания при солнце откровения Божественнаго: но и в сии времена, естественный разум, вознамерясь действовать без Христа, не лишил ли себя самых останков духовнаго света, не посрамил ли себя неистовством, котораго и в язычестве не видано, именно, государственным законом провозгласил-было безбожие? Пусть назовут сие случайным припадком, частным безпорядком, злоупотреблением разума в немногих людях, обладаемых страстями, только наружно представившимся в обширном виде: не спорю, если хотите⁶; но если это злоупотребление, безпорядок, болезнь; то где же благоупотребление, порядок, здравие разума естественнаго, без высшаго управления откровением, без врача Христа? Пусть покажут, если могут, в более обширном, или хотя не в меньшем виде, общественное действование такого разума к совершенству и блаженству рода человеческаго! И кто может поручиться, что его злоупотребление, безпорядок, болезнь не возвратятся многократно, в новых, по обстоятельствам, видах, с новою жестокостию, если вы оставите его без высшаго попечительства, и предоставите ему независимое владычество; если, прежде несбыточной от него заслуги, провозгласите его спасителем рода человеческаго? Поистине, довольно печальных опытов для удостоверения, что самоспасение человечества, естественными средствами и усилиями разума, есть не более, как мечтание и болезненный бред духовно недугующаго человечества. Лучший и действительно спасительный подвиг разума человеческаго к совершенству и блаженству человечества может состоять только в том, чтобы безпристрастно изведать и измерить свои силы, средства, недостатки, для сей великой цели; понять возможность, признать потребность откровения свыше; приближаться к велией благочестия тайне, положить к ея стопам свое оружие и свой венец; и предать себя в благородный плен, в свободное послушание вере в Бога явльшагося во плоти.

Христиане, чада Веры, наследники Откровения, хранители тайны Божией! Благословим Бога таин и откровений. Прославим Богочеловека, Начальника и Совершителя веры. Сохраним тайну Божию, толико снисходительно нам вверенную. Помыслим также при сем, что неприлично было бы хранить тайну благочестия в душе и жизни нечистой. Должно хранить святое и Божественное сокровище в ковчеге от злата чиста, – таинство веры в чистой совести (1 Тим. III. 9). Аминь.