Слово в день св. Мученика Благовернаго Димитрия Царевича

LVI.

27. СЛОВО
в день Святаго Мученика Благовернаго Димитрия Царевича.

(Говорено в Архангельском Соборе,
маия 15 дня; напечатано в собраниях 1822, 1835, 1844 и 1848 гг.)

<1822>

Для чего так часто Церковь возобновляет пред нами зрелища неповиннаго страдания, торжественно возобновляя память невинно пострадавших? Для чего само Провидение поспешествует¹ в сем Церкви, – для чего и оно так долго и непрерывно представляет нам зрелища неповиннаго страдания, чудесно сохраняя², пред нами, нетленные останки невинно пострадавших?

Для чего, святое Отроча, багрянородное в жизни земной, по крови Царской, багрянородное и в жизни небесной, по крови мученической, – для чего еще оставляешь между нами твои разсеченные члены, и таким образом соделываешь потомков очевидцами того, как ты пострадал, без сомнения, не без воли Божией, хотя то было по воле и действием забывших Бога человеков? – Домышляюсь. Губители принесли тебя в печальную жертву законопреступному властолюбию, на погибель законной власти Царской; и дивный в судьбах Своих Бог попустил быть сему, дабы беззаконием вельможи обличить и наказать грехи народа: но дабы не вотще пролита была чистая кровь твоя, Он сберег ее ко времени; повелел ей, как Авелевой, вопиять против мятежников и похитителей Царскаго венца; и таким образом соделал тебя священною жертвою, агнцем, закланным за спасение законной власти Царской.

Только сие нужно на время. Для чего же и теперь еще призываемся мы быть свидетелями, более, нежели за два века пред сим совершившагося неповиннаго страдания? Для чего так открыто, по изречению Церкви, сеются мощи мучеников по всей вселенной? Для того, как она же говорит, чтобы от них прозябал плод исцелений? – Правда. Но для чего и дар исцелений дается невинно пострадавшим, и притом иногда таким, которые не совершили великих подвигов добродетели, как сие, впрочем благословенное, Отроча? Для чего, повторяю, дар исцелений? Для тела ли только, когда самое тело не для себя, но для души?

Как одним концем нити разрешается многосплетенный узел: так все сии вопросы разрешаются одною простою мыслию, что Бог сохраняет и украшает дарованиями чудес останки невинно пострадавших, а Церковь, таинница путей и намерений Божиих, возобновляет и прославляет память их, на тот конец, чтобы приучить нас к мысли о неповинном страдании, и соделать нас готовыми предать на сие души наши, если на то будет воля Божия. Мне кажется, на каждом гробе мучеников написано то, что написал Апостол Петр при мысли о Стефане, Апостоле Иакове и других мучениках первенствующей Христианской Церкви: и так страждущие по воле Божией, Ему, как верному Создателю, да предают души свои, делая добро.

Должно признаться, что не легко привыкнуть к мысли о неповинном страдании. Против нея возстает некоторым образом вся природа, как человеческая, так и прочих тварей Божиих. Поелику все сотворил единый, премудрый и всеблагий Бог: то все сотворено в единстве, расположено по закону порядка и направлено к блаженству: смерти же Бог и не сотворил (Прем. I, 13). И так естественно, что никакая вещь не расположена к тому, чем разсекается единство, чем нарушается порядок, что уклоняет от блаженства. Таким образом всякая жизнь любит жить, и не хочет смерти; всякое орудие познания или ощущения желает находить свою пищу и радость в предметах, сообразных с его устроением, а не страдать от тех, которые несообразны с его свойствами, и разрушительны для его состава.

В человеке, кроме естественнаго отвращения от страдания, против мысли о неповинном страдании возстает чувство справедливости, свойственное высшей его природе. Если чувственная природа, по началу своего устроения, требует, чтобы жизнь пользовалась безопасностию: то нравственная природа, по началу свободы и правды Божией, в ней впечатленному, еще сильнее требует, чтобы невинный был безопасен. И потому как вид разрушения приводит в содрогание чувственную природу: так нравственную природу приводит в сугубый трепет и смятение вид незаслуженнаго страдания.

Но вот странность и противоречие природы самой себе, которое должно погрузить размышляющаго в безутешное уныние и отчаянную скорбь, если он не откроет источника утешения и надежды выше природы! Та же природа, которая внушает отвращение и ужас от страдания, особенно неповиннаго, та же самая природа возвещает, что страдание, даже и неповинное, неизбежно. Пройдите по всем степеням видимых тварей, пройдите по всем областям земной природы: где нет страдания? Что не страждет? И не более ли страждет то, в чем более видны черты невинности? Агнец трепещет от волка, кроткая птица от хищной; сильнейшия животныя, то по естественному побуждению и необходимости, то по случаю, истребляют слабейших, а иногда и сильнейших хитрейшия; то, что есть лучшаго в растениях, терзается и разрушается животными, составляя их пищу. Всякое благо, всякая радость, всякое удовольствие в природе, более или менее дорого, покупается страданием. Зерно должно расторгнуться, и совсем погибнуть, чтобы родилось растение и плод; чувство чадолюбия, источник живейшей радости в животной природе, очевидно растворено и в безсловесных тоскою и заботами; приятность питания и насыщения почти соразмерна бывает с предшествовавшим изнурением глада, и сладость сна, – с утомлением бдения. Во всех и самых благодетельных силах природы открыты источники страдания и разрушения. Солнце согревает, но и палит зноем; хлад укрепляет, но и убивает; вода орошает, но и потопляет; ветер освежает, но и наносит болезни; земля приносит человеку хлеб, но требует у него пота. Человек родится, живет и умирает также под законом страдания, и еще более прочих тварей покорен сему закону. Раждающая мучится, раждаемое плачет; умирающий страдает, плачут оставшиеся после умершаго. С начала жизни человек страждет от недостатка сил, от несовершеннаго развития способностей; под конец жизни, от утраты сил и способностей: если между сими крайностями есть какая средина, она через край наполняется страданиями от того, что человек никогда не находит способностей и желаний своих удовлетворенными. А сколько разнообразных случайностей! Болезни, страсти, оскорбления от людей, безпомощная бедность, обременительное богатство, тяжкая подчиненность, разстроенное управление, – сколько стрел, или точнее, сколько тулов, наполненных стрелами, на уязвление сердца человеческаго!

Какая участь! Страдать не хочется; но страдать надобно! Несносно; а неизбежно!

Что же делать? «Тяжело, говорит один размышляющий язычник, но терпением облегчается то, чего переменить не можно». Сей пример показывает, что и язычники признавали необходимость приучать себя к мысли о страдании, и даже к готовности на страдание неповинное. Но языцы, не имущие упования (Ефес. II, 12), не знали терпения, которое упование соделовает (Рим. V, 4), и учили терпению отчаянному. «Терпи охотно, говорили они; иначе невольно терпеть будешь». Или: «погибай великодушно; потому что все погибает; приятно пасть под огромными развалинами». Горькия утешения! как будто горькая чаша может сделаться сладкою от соединения с морем той же горечи, и от той мысли, что она менее горька быть не может! Так мало может человек усладить чашу судьбы своей без познания Того, Который есть утеха Израилева и чаяние языков (Лук. II, 25. Быт. XLIX, 10)!

Только в истинном благочестии, одним словом, только в Христианстве можно найти чудесный камень, превращающий мрачное железо в чистое золото, горечь в сладость, зло в добро, смерть в жизнь, страдание в блаженство. И так страждущие по воле Божией, Ему, как верному Создателю, да предают души свои.

И от сей мысли, что мы страждем по воле Божией, неверующий ужаснулся бы, и возроптал бы на вернаго Создателя. Но верующий, углубляясь в сию мысль, обретает в ней обильный источник утешения, который растворяет сладостию всякую горесть. Одобряющая и обнадеживающая мысль о воле Божией, о воле вернаго Создателя, мирит верующаго с угрожающею мыслию о неповинном страдании.

Мы страждем по воле Божией, по воле Того, от Котораго всякое даяние благо и всяк дар совершен сходит свыше (Иак. I, 17); по воле Того, Который питает птицу, не стоющую ассария, Который траву сельную одевает великолепнее, нежели Соломон облачался в славе своей, и Который чрез Единороднаго Сына Своего уверяет нас, что мы, даже мы маловеры, дороже у Него какого нибудь крина или врабия; по воле Того, Который солнце Свое сияет на злыя и благия, и дождит на праведныя и неправедныя (Матф. V, 45), и заповедует нам подражать совершенству Своего милосердия. Как же можно, чтобы Тот, Который есть, и от Котораго происходит, единое благо, имел волю поставить нас в такое состояние, в котором нет ничего кроме зла? Как можно, чтобы Тот, Который бережет врабия и травное былие, не хранил человека, хотя бы проводил его сквозь огнь и воду, когда то находит нужным? Как можно, чтобы Тот, Который являет милосердие Свое даже злым, не явил даже правосудия Своего невинно страждущим? Если Благий посылает страдание: то конечно и в страдании есть некоторое благо. Если Милователь и Питатель наш питает нас хлебом слезным, и напаяет слезами (Псал. LXXIX, 6): то конечно есть нужда и польза приготовить нам такую пищу, подобно как находят нужным, с туком или сладостию обыкновенной пищи соединять остроту соли, кислоту, или горечь. Если безконечно Милосердый безконечным милосердием не удерживается от того, чтобы показать людем Своим жестокая (Псал. LIX, 5): то конечно не может статься, чтоб Он допустил сие вопреки правосудию. Скажут: посему и не было бы неправеднаго и неповиннаго страдания? И не знаю, есть ли в отношении к Богу неповинное страдание, кроме страдания Того, Который язвен бысть за грехи наша, и мучен бысть за беззакония наша (Иса. LIII, 5). Кроме Его вси согрешиша (Римл. V, 5): и потому все повинны страданию; а вместе с виновными человеками и покоренная им тварь покорена суете неволею, и от того вместе с ними совоздыхает и сболезнует, в надежде очищения и освобождения вместе с ними. Если же и есть страждущие неповинно в отношении к себе и своим делам: правосудие и благость Божия с избытком являются над ними в делах Божиих чудесных и спасительных, совершаемых в воздаяние за неповинное страдание. Осязательный образ сего представлен нам в Евангельском слепорожденном: если слепота его была темною загадкою в отношении к понятию о правосудии наказательном: сей согреши, или родителя его, да слеп родися (Иоан. IX, 2)? то загадка сия совершенно разрешена правосудием воздаятельным: ни сей согреши, ни родителя его, но да явятся дела Божия на нем (3). Тяжко ли, не видеть несколько лет света телеснаго, чтобы в награду за сие узреть свет духовный, Божественный, просвещающий всякаго человека к жизни вечной?

Но если мысль о Боге, яко верном Создателе, может облегчить для нас неповинное страдание: то мысль о Иисусе Христе, яко возлюбленном Спасителе, может сделать страдание любезным, сладостным, блаженным. Кто имеет сердце: тот знает, что есть страдание из любви и благодарности, и как сладостно сие страдание. Христианин! Кто может так любить тебя, и кто так достоин любви твоей и благодарности, как Тот, Который из любви к тебе оставил славу небесную, вкусил все скорби и горести земныя, пострадал на кресте, прошел даже сквозь адския мучения, дабы исхитить тебя из ада и возвратить в славу Божественную? Можешь ли ты отречься, если нужно из любви к Нему, вкусить несколько капель из чаши, которую Он для тебя испил без остатка? Что я говорю? Не чувствуешь ли ты неизъяснимой сладости сей чаши, которая так обильно растворена Божественною любовию, что горечь страдания составляет в ней едва приметную пряность? Ах! если ты сего не чувствуешь; то духовный вкус твой туп и мертв: болезнь, для уврачевания которой опять не иное что нужно, как умножить горечь в чаше твоей участи!

И так, ученики пострадавшаго, в наказание ли, в залог ли милости, в наслаждение ли, или во исцеление, только непременно нужно нам приобщиться страдания. Христу пострадавшу за ны плотию, и вы в туже мысль вооружитеся: зане пострадавый плотию, преста от греха (1 Петр. IV, 1). Возлюбленнии, не дивитеся еже в вас раждежению ко искушению вам бываему, яко чужду вам случающуся: но понеже приобщаетеся Христовым страстем, радуйтеся, да и в явление славы Его возрадуетеся веселящеся (12). Аще укоряеми бываете о имени Христове, блажени есте: яко славы и Божий Дух на вас почивает. Да не кто от вас постраждет, яко убийца, или яко тать, или яко злодей, или яко чуждопосетитель: аще ли же яко Христианин, да не стыдится, да прославляет же Бога в части сей (12–17). Аминь.