1812 год. Слово при отпевании тела действительнаго тайнаго советника графа Петра Васильевича Заводовскаго

1812 год.

XXII.

9. СЛОВО
при отпевании тела действительнаго тайнаго советника
графа Петра Васильевича Заводовскаго.

(Говорено Александроневской лавры
в Благовещенской церкви, 17 января;
напечатано отдельно).

<1812>

Если, по слову Премудраго, светла и неувядаема есть премудрость (Прем. VI. 12), то почто гроб избраннаго служителя державной Премудрости толь мрачную простирает окрест себя сень смерти? Пусть родство болезнует от удара, пресекающаго узы, связанныя природою и укрепленныя нежностию; пусть дружба сетует над памятию того, кто забывал себя для нея; пусть признательность приносит священную печаль в последнюю жертву виновнику своих радостей; пусть чувствительность излиется в слезах над сими знамениями заслуг и славы, которыя теперь суть вместе и победныя знамения смерти, – Ты, безсмертная Премудрость, Ты, светоносная Истина – не ужели оставляешь в смерти того, кто жил для распространения и ограждения твоего владычества от коварства и порока? Прииди, предстани: Твой образ осветит сердца, омраченныя печалию; глас твоего суда и утешит нас и наставит.

Блажен муж, иже в премудрости помышляет правая: и иже в разуме своем поучается святыни.

Были люди толико изумленные славою и толико плененные красотою мудрости, что быть мудрым и быть блаженным казалось им одною и тою же вещию. В самом деле что может быть величественнее мудрости, которая изменяет лице земли и прозирает в глубину ея; велит волнам твердеть под стопами своими; раздробляет лучи солнца и мысли человеческия; восходит на небо и указует пути светилам; преходит твари и повергается пред их Зиждителем? Что ея сладостнее, когда она становится соперницею природы в изяществе, или проникает в сердце гласом убеждения? Что ея спасительнее, когда покоряет страсти разсудку и народы закону; когда созидает оплоты для безопасности гражданина и разрушает преграды, удаляющия человека от его назначения? Но как не всякое сокровище делает богатым, а разве употребляемое с благоразумием и умеренностию, так просвещение не всегда обращается в совершенство. Есть высший род премудрости, которая состоит в употреблении премудрости.

Стремление к познанию, которое, преходя от изследования к изследованию, не находит себе пределов, алкание просвещения, которое питается токмо своею ненасытимостию – не есть ли любостяжание в мудрости? И не уподобляются ли некоторые мудрецы оному баснословному корыстолюбцу, который домогался власти все обращать в золото своим прикосновением, не примечая, что чрез сие лишит себя пищи? Все превращается у них в хладное созерцание ума, между тем как сердце их томится гладом. Они столько учатся, что никогда не приходят в разум истины; столько мыслят, что не имеют времени жить. Нет ли напротив и расточителей мудрости, которые ценою истины покупают удовольствие суетности; которые жертвуют приятному полезным и добрым изящному; которые, подобно некоторым древам, истощают всю свою силу в цветы так, что не приносят никаких плодов? Не есть ли уничижение мудрости, если сей священный дар небес не посвящается на благотворение человечеству, но становится игралищем любопытства и тщеславия? И что если свет ума предносим будет сердцу единственно в путях заблуждения? Тогда самая мудрость делается предметом отвращения Божия и жертвою погибели. Тот, Который есть вкупе Премудрость, Правда и Благость, отвращает взоры благости своея от тех, которые гордятся премудростию без правды и благости. Погублю премудрость премудрых. Даровавый нам разум и волю не приемлет от нас единаго разума. Разум разумных отвергу (1 Кор. I. 19).

Чем опаснее таким образом и пагубнее злоупотребление мудрости, тем величественнее и славнее участь того, кто, стяжав сие сокровище, умеет и обладать им.

Блажен муж, иже в премудрости помышляет правая. – Если дух ведения нисходит свыше, то для чего правда Божия разделяет его между людьми не равною мерою? Не для того ли, чтобы сосредоточенная сила его тем безпрепятственнее и обширнее была в своих действиях, и чтобы чрез преимущество некоторых возрастало благо всех и каждаго? На сей-то правде Божией истинно мудрый муж утверждает свои правыя помышления. Способности и сведения он почитает не собственностию, которую может иждивать в свое удовольствие, но вверенным ему от небеснаго Домувладыки для употребления богатством, которое чем многочисленнее, тем неусыпнейшей требует бдительности, тем строжайшему подвергает отчету. Посему он не повергнет своего таланта в землю, подобно рабу неключимому; не будет измерять круга знаний любопытством и суетностию; не наречет себя гражданином мира, дабы свергнуть иго священных обязанностей к отечеству; он столько пожелает знать, сколько его знание может содействовать ко благу ближних, и в сем едином благе полагать будет свое удовольствие, корысть и славу. С сею правотою мудрости, по Божественной правде, возмеривающей человеку в нюже меру он мерит другим, он может соделаться тем благодатным сосудом, который, подобно сосуду очудодействованному Пророком (4 Цар. IV. 4), поколику будет изливаться в благотворения, потолику будет наполняем невидимою рукою, если токмо предварительно находится в нем чистый елей помазания, – елей внутренней, сердечной благости.

Блажен, иже в разуме своем поучается святыни. – Разум кичит (1 Кор. VIII. 1): сия укоризна, которою его поражает откровение, оправдывается ежедневным опытом. Ослепясь собственным блеском, он не находит в мире ничего себе равнаго и думает вознести нас превыше небес, украсив своим именем – разумных существ, как будто сердце, способное любить Бога есть ничто в сравнении с разумом способным познавать Его, между тем как непостижимый для разума Бог хощет обитать токмо в сердце, между тем как наши настоящия познания служат нам только для времени, а сердце для вечности. Истинно мудрый знает, что как от сердца исходят помышления злая (Мат. XV. 19), так в нем же скрываются исходища живота (Прит. IV. 23.); что в злохудожную душу не внидет чистая, небесная премудрость (Прем. I. 4): и потому он взирает на образование ума, несопутствуемое благостию сердца, как на пышныя украшения дома, имеющаго гнилое основание и готоваго низринуться. Он не углубляется в изследование природы, не изследовав глубины сердечной; не хощет быть мудрым для света, не сделавшись таковым для себя, и не попускает обретенному им духу ведения быть пророком безчестным в отечествии своем. По образу воплощенной премудрости Божией он прежде творит и потом учит (Деян. I. 1); прежде исполняет закон, а потом повелевает или советует, и не разрушает того примером, что назидает словом или властию.

Где бы Провидение ни поставило человека, руководствуемаго сею правою и святою премудростию, везде он является и орудием и предметом его благости. Гражданин ли он? – на него взирают как на образец послушания, миролюбия и жизни благоустроенной. Воин? – отечество уверено в его мужестве, а неприятель в его великодушии. Страж законов? – ни коварство не обманет его бдительности, ни нерадение не смежит очей его, ни блеск злата не ослепит его. Образователь юношества? – вера и нравы суть первый урок его. Умножаются его дни? – умножаются небесныя и земныя на него благословения. Умирает? – жалеют, что его не стало, но благодарят Промысл, что его имели.

О, как с приближением сего светлаго образа премудрости редеет мрак предстоящаго нам гроба! Удалитесь обманчивые призраки смерти, которой нет более: нам должно видеть любителя деятельной и благодетельной премудрости, который из смертнаго соделался ныне безсмертным.

Почившаго в Бозе болярина графа Петра еслибы я хотел представить любомудрым для света, – я мог бы сказать, что любомудрие составляло утешение жизни его, и что на последнем даже болезненном одре его собеседником и врачем была книга. Но он жил не свету, а отечеству, и его истинное любомудрие было не занятие празднаго времени, но подвиг и польза.

Первыя семена сих здравых правил он получил в некоторых из тех разсадников просвещения, которые, будучи насаждены для Церкви, принесли первые цветы онаго и для отечества. Древнее, но не блистательное благородство, – ибо он не принадлежал знаменитому своему достоинству настоящему прежде, нежели оно могло принадлежать ему, и Промыслу было угодно, чтобы он не столько был обязан своим предкам, сколько ему его потомки, – благородство не препятствовало ему испытать себя и приобучить к деятельности на самых низших степенях должностей общественных. Его способности обратили на него внимание Задунайскаго героя среди славных его побед, а сие внимание более раскрыло его способности, и можно сказать, что тогда мечем победителя изострено перо политика. Сие-то счастливое перо привело его потом к подножию престола и толико крат освятилось начертаниями священной державной воли. Чем обширнее становилось поле его деятельности, тем более возрастала его ревность к благу общественному. Екатерина предприемлет озарить Север благотворными лучами просвещения – и обретает в нем надежнейшаго споспешника в деле, требующем толикой прозорливости, духа и силы. Александр хощет возсотворить свет наук во всем пространстве своего владычества – и избирает его первым своим светоносцем; и сей свет разливается повсюду, собирается в средоточия, образуется в сферы, созидается, так сказать, новый мир просвещения. Наконец, на трудном поприще законодательства, на котором он поставлен был Екатериною, отличен Павлом, превознесен Александром, полагает он остатки своих сил, не уклоняясь от служения отечеству и тогда, когда преступил уже обыкновенный предел жизни человеческой, указанный Пророком (Псал. LXXXIX. 10).

Сколько за сими знаменитыми подвигами сына отечества скрывается скромных добродетелей человека, но которыя, будучи ближе к сердцу, ручаются за чистоту деяний блистательных! Кротость и чадолюбие в семействе, твердость в дружбе, снисходительность в домочадстве, умеренность во власти, справедливость без строгости, милость без пристрастия! может-быть вас не напишут на мраморе, но за то в сердцах вы неизгладимы останетесь!

Да превратятся убо вопли сожаления во гласы благословений, и безплодныя слезы сетования в утешительныя слезы молитвы. Воззовем к Богу щедрот и Отцу утешения, да восходящей от нас к нему душе, во множестве своих обителей, отверзет Он ту, в которой просветители человеков просвещаются Его незаходимым светом и зиждители временнаго покоя народов во веки в Нем почиют. Аминь.