Слово пред погребением тела светлейшаго князя Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова-Смоленскаго

VI.

6. СЛОВО
пред погребением тела светлейшаго князя
Михаила Иларионовича Голенищева-Кутузова Смоленскаго.

(Говорено в с.-петербургском Казанском соборе, в присутствии
их императорских Высочеств государей великих князей
Николая Павловича и Михаила Павловича, июня 13 дня.
Напечатано отдельно и в собраниях 1820, 1821, 1844 и 1848 гг.)

<1813>

Так в дееписании сынов Израилевых истина и признательность, совокупясь, старались одушевить чертами славы и безсмертия утешительный образ Вождя, о потере котораго плакал и рыдал весь Израиль плачем велиим. Не обновляются ли «пред нами»¹ сии древния черты, не кажутся ли оне теперь только взятыми с величественнаго «образа»², который наполняет ныне ваши мысли, ваши сердца, ваши чувства, сетующие пред Богом сыны России?.. Приидите, утвердим единодушно на предстоящем гробе столь давно готовое и никогда не обретавшее столь приличнаго места надгробие:

Благопоспешно бысть спасение рукою его: и огорчи цари многи и возвесели Россию в делех своих, и даже до века память его во благословение.

Итак, он был для нас поспешником спасения: и мы ли для него закоснеем в безплодном чувствовании потери? Огорчая врагов, он был нашим веселием: и мы ли неутешною о нем печалию нарушим его торжественный покой и возвеселим врагов наших? Его память даже до века во благословение: и где же время жалоб и стенаний? Не отступай от нас, безсмертная память мудраго и сильнаго Богом Вождя; утешай нас благословением и похвалами тебе сопутствующими; сокрой, если не можешь исцелить, или, по крайней мере, укрась нашу скорбь, да не будет она оскорблением Безсмертному!

Но нет, и цветы сельные не сияют под бурным небом, и плоды не созревают среди дождей: и среди бури смертной, под слезным дождем, не созревают, ниже процветают похвалы безсмертных. Чем обильнее было сеяние, тем долее не соберется жатва: и слабая рука не свяжет рукояти олив и лавров.

Обратимся к матерним внушениям Церкви, да наставит нас, и облегчить бремя, и совершить долг настоящаго торжественнаго сетования. Она допускает благословение и похвалу, сопровождающия память блаженно-усопших, восходить на сие священное место для того токмо, чтобы они поучали оставшихся; позволяет славе смертных, достигших безсмертия, приближаться к алтарю для того, чтобы преклонить ее пред славою Живущаго во веки веков; хощет непременно, чтобы мы здесь, возверзая на Господа печаль (Псал. LIV. 23) о умерших, возносили Ему в жертву и наши в них утешения.

«Не поколеблемся убо над оплакиваемым поспешником видимаго нашего спасения превознести Единаго невидимаго Виновника всякаго спасения»³. Господне есть спасение (Псал. III. 9). Господь с сильным крепостию (Суд. VI. 12), избирая его и наставляя, искушая и сохраняя, возвышая и венчая, даруя и вземля от мира. Вот истина, которую ныне, к наставлению нашему, мы можем созерцать в ея собственном свете и в зерцале времен протекших, – к утешению в лице и деяниях Михаила, безсмертнаго архистратига Российскаго, светлейшаго князя Смоленскаго.

Мы не желаем затьмить твоея славы, светлейший муж, мы желаем три краты озарить ее вышнею славою: ибо какая участь на земле и на небесах может быть величественнее, – как быть избранным, уготованным, благоприятным и преукрашенным орудием руки Вседетельной? Ты не будешь пререкать нашей беседе; или, паче, ты сам начнешь ее: ибо еще отзывается в сердцах наших оный глас твой, когда на пути побед и славы, обратясь к Престолу и отечеству, дабы поведать о чудесах брани, ты поверг славу земнаго вождя пред Вождем небесным и воскликнул: «Велик Бог!»⁴

Воистину велик Бог! И един Он велик и в великих и в малых земли. Если стихийное даже мудрование повелевает искать величия там, где соединяются мудрость, благость и могущество, то где найдут человеки внутреннейшее средоточие сего единения, и первоначальный источник сих совершенств, кроме единаго Триипостаснаго, Который от Своего исполнения дарует мудрость их помышлениям, благость хотениям и мощь действованию? – Вера научает не столько изследовать, сколько чувствовать и со смирением взывать к Отцу небесному, яко Его есть царство и сила и слава; и между тем как некоторые из нас, христиане, каждый день исповедуют с Церковию сие вседержавное царство с таким чуждением, как удаленные от престольнаго града обитатели весей беседуют о делах державных – те, которых искреннее желание служить Богу приближает к Его невидимому престолу, – видят, ощущают во глубине души своей, и не только покорствуя власти сущей от Бога, но и будучи сами властителями языков, подобно царю Израилеву, пред целым светом глаголют от избытка сердца: яко Господне есть царствие, и Той обладает языки (Псал. XXI. 29).

Царство Господа – царство всех веков, и владычество Его во всяком роде и роде (Псал. CXLIV. 13). Преходящия владычества человеческия совокупно и повременно являются на позорище света для того, чтобы служить сему невидимому царству; и сильные земли чредою изводятся стрещи стражбы его. Связав природу необходимостию и оставив человека в руце произволения его (Сир. XV. 14), великий Художник мира простирает свой перст в разнообразное сплетение событий естественных и свободных деяний, и таинственным движением то неких сокровенных нитей, то видимых орудий образует и сопрягает все в единую многохудожную ткань всемирных происшествий, которую время развертывает к удивлению самой вечности. Различныя состояния земных гражданств непрестанно направляются Провидением к тому, чтобы оне уготовляли в себе граждан небесам: для сего действует оно и чрез общество на человека и взаимно чрез человека на общество; для сего языки, шатающиеся и возстающие на Господа, пасутся жезлом железным, и яко сосуды скудельничи сокрушаются (Псал. II. 1, 2 и 9), обращающиеся возсозидаются и насаждаются (Иер. XVIII. 9), искушаемые проводятся сквозе огнь и воду, твердые в испытании вводятся в покой (Псал. LXV. 12); для сего возносятся избранные от людей Господних (Псал. LXXXVIII. 20), крепкие, предопределенные сотворить волю Промысла, поддерживаются за десницу Десницею Всесильною, которая уравнивает пред ними горы, и врата медная сокрушает (Исаии. XLV.  1 и 2): и между тем, – да смирится высота человеча, и вознесется Господь един (Исаии. II. 17),  – жребий многочисленнейших народов долго иногда скрывается в неизвестной руке единаго смертнаго, а судьба каждаго сильнаго земли слагается из неисчисленных случайностей, которых никакая человеческая мудрость – объять, никакая земная сила – покорить себе не может.

Если сие всеобъемлющее Владычество Божие подвергает нас некоторой судьбе, то судьбе премудрой. Если оно, повидимому, налагает узы, то разве на своеволие и буйство. Если уничижает, то единственно тех, которые думают быть сами творцами своего величия, мечтают взыти выше облак и быти подобны Вышнему (Исаии. XIV. 14). Если же оно и возносит жребий нечестиваго, то не иначе разве как возносится жезл, который вскоре поразит некоего виновнаго, сокрушится, и отвержется. Напротив те, которые сами ничего не ищут, кроме славы Божества и блага человечества, обретают в покорении себя Промыслу свою надежду и безопасность, в Его власти – основание своего могущества, в Его славе – источник своего величия. И каких чудес премудрости и благости не творит Он для совершения в их начинаниях Своих собственных намерений! Он призирает на них еще прежде, нежели они взирают на свет, и от начала до конца их течения блюдет их, яко зеницу ока, украшает дарами природы, наставляет примерами, умудряет опытами, очищает искушениями, благоденствием укрепляет, провождает в путях света, предводит стезями мрака, теснотою изводит на широту (2 Цар. XXII. 20), ограждает в опасностях, одушевляет в подвигах, соделывает спасением и радостию народов в жизни, венчает в смерти, наконец в самый гроб сопровождает славою и благословениями.

Человеческому оку не позволено, слушатели, проникать в оную художественную храмину Провидения, где оно творит и уготовляет творцов народнаго благоденствия; но когда они являются на предопределенном для них поприще и совершают свое служение, тогда слава нерукотвореннаго Божия орудия просиявает купно с премудростию Художника. Воззрите на совершившееся уже спасение какого-либо народа, – вы увидите всегда в его избавителе спасение Божие.

Народ Божий не имеет отечества; в земле чуждой, под тяжким игом, истомленный работою, вместо награды, осуждается на истребление. В сие время Господь призирает на младенца, поверженнаго на смерть; посылает его во двор того самаго царя; воспитывает во всей премудрости того самаго народа, с которыми он некогда должен препираться; исполняет его сердце любовию к единоплеменным; раздражает дух его несправедливостями утеснителей; искушает бедствием и почти рабским, после пребывания в царском доме, состоянием; вооружает Своею силою, укрепляет Своим присутствием, – и вы видите Моисея, без оружия победоноснаго Вождя Евреев, бога Фараонова (Исх. VII. 1).

Народ Божий в отечестве угнетается иноплеменниками. Но Господь, наказуя, не хощет отринуть людей Своих: Сам возставляет им судей, и спасает их от руки врагов их (Суд. II. 18). Так, Ангел является Гедеону, возвещает ему, яко Господь с ним: и на утрие сей мирный поселянин собирает многочисленное воинство; но, да будет спасение рукою Божиею, с тремя стами безоружных, побеждает безчисленныя полчища врагов – и дарует свободу Израилю.

Народ Божий предается во власть и пленение языков. Тот, который послал сию язву, еще прежде уготовал и врача. Еще Иерусалим не предчувствует своего падения: но сотворивый грядущая (Иса. XLV. 11) уже глаголет Иерусалиму: возградися; нарицаяй не сущая, яко сущая (Рим. IV. 17), нарицает не родившагося еще Кира Своим пастырем и помазанником, обещает повинуть пред ним языки и крепость царей разрушить, да созиждет град Господень и пленение людей Господних возвратит (Исаии. XLIV. 28; XLV. 1 и 13). И се Кир – покоритель и обладатель Востока, дабы соделаться освободителем Израиля, возстановителем Иерусалима.

Народ Божий без правительства, без закона, окрест Иерусалима – без отечества, окрест храма – без богослужения. Кто бы в сей день гнева мог и помыслить о возставлении низверженнаго Израиля, еслибы Отвративыйся от него гневом еще раз не обратился к нему милосердием? Бог восхотел – и, подвигнутый священною ревностию, одушевленный примером и наставлением Отца, возстает Маккавей; с горстию истинных сынов Израилевых разсевает многочисленныя ополчения гонителей веры, очищает святый град, обновляет благолепие храма, приобретает народу Иудейскому могущественных союзников и – да обратимся паки к его дееписанию – соделывается безсмертным поспешником спасения Божия: благопоспешно бысть спасение рукою его; и огорчи цари многи, и возвесели Иакова в делех своих, и даже до века память его во благословение.

Но почто, желая видеть дела Божия Промысла, яже положи чудеса на земли, мы принуждены всегда устремлять взоры наши «в даль»⁵ прошедшаго? Как будто величие Божие преходит так же, как образ мира сего, и царство всех веков остается наконец только в развалинах древности! Как будто Бог, нарекший себя некогда для мертвых Богом живых (Мар. XII. 27), преображается для живых в Бога мертвых, и мы уже не можем видети благая Господня на земли живых! О мир, враждующий на Бога и тогда, когда его исповедуешь! ты соглашаешься искать Его в отдалении времен – и не хочешь осязать Его, недалече от единаго коегождо нас суща (Деян. XVII. 27). Уступаешь Ему чуждую для тебя область прошедшаго – и желаешь в настоящем воцарить случай, или обоготворить разум и самыя страсти человеческия. Если ты не можешь слышать, как непрестанно день дни отрыгает глагол присносущной славы Божией – приникни хотя единожды, как сей безмолвный гроб вещает о ней сему алтарю, и настоящий день отвещавает прошедшим, яко един есть сый, и иже бе, и грядый – Вседержитель (Апок. I. 8).

Не минута нечаянности сближает пред нами, слушатели, память безсмертнаго Михаила с памятию безсмертнаго Маккавея. Церковь предварила сей союз их своим желанием и предчувствием: Промысл оправдал ея желание событием. Вы помните оный благознаменитый день веры и любви к отечеству, когда подвигнутая опасностию его Церковь взывала к вам, именитые Россияне, пред сим самым алтарем, да воздвигнет из вас Господь новых Маккавеев⁶, и кто, кроме Провидения, или управил желание Церкви к предопределенному событию, или устроил событие по ея мольбе? Кто, на глас сего желания и мольбы, воздвигнул мужа, котораго деяния и судьба не могут точнее быть изображены, как дееписанием Маккавея? Кто повелел, чтобы даже имя сего мужа соотвещало имени Маккавея, и оба имена сии, подобно как оба сии мужи, возглашали единое славословие: кто, яко Бог⁷? Но возвратимся по пути жизни Смоленскаго, до его исходищ, и осяжем напечатленные на нем следы Провидения.

В дарах естественных человеку ниспосылается первое напутствие для жизни его и открываются начальныя черты его предопределения. Еслибы мы умели вернее слагать и разрешать сии трудныя черты и читать в началах последствия, то давно бы можно было узнать в Михаиле человека запечатленнаго природою, или паче Творцем ея, к великому назначению. Сей ум, в котором и высокия знания и приятныя искусства, не стесняя друг друга, находили свое место, – ум способный, в одно время, составлять чертеж брани, соображать к единой цели разнообразныя отношения союзных и враждебных Держав и легкою ногою измерять зыблющияся стези Дворов, – должен был казаться сотворенным не для одного, но для всех путей общественнаго служения и славы. Сия твердость, непоколебимая ни страхом, ни скорбию, и благодушная покорность своей участи были предуготовлены для таких подвигов, среди которых поколебались бы тысящи тысящ, еслибы единая глава не сдержала общаго бремени. Сия глубокая проницательность и неутомимая осторожность, так-сказать, указывали на змия коварства, с которым наипаче предопределено было браться нашему Михаилу. Но Промысл, который сам благовременно устрояет и уготовляет свои орудия, не являет их прежде времени человекам, которые вместо содействия иногда положили бы препоны его в них намерениям.

Предназначаемый Провидением чрез даруемыя человеку способности путь жизни обыкновенно пролагается воспитанием. Воспитание Михаила, будучи подобно воспитанию многих других, может-быть, не предвещало всей судьбы его; но совершившаяся судьба его заставляет с уважением воспоминать о его воспитании. Оно заключалось, слушатели, в пределах отеческаго рода и отечественнаго святилища воинских «званий»⁸. Так новою благостию Провидения избранный сын отечества предохранен от суевернаго уничижения пред идолом иноземнаго просвещения и образованности; отечеству предоставлена сугубая слава иметь Смоленскаго и никому за него не быть обязанным: а родителям и воспитателям остался от сего воспитания тот важный для наших дней урок, что не иноплеменное наставление производит достойных сынов отечества.

Рано изшел Михаил из рук обыкновенных наставников⁹, как бы для того, чтобы сохранить цветущий возраст и неутомленныя способности для труднейшаго и необыкновеннаго к необыкновенному назначению образования. В самом деле, он был изведен на такое поприще, где, – между тем как воспитание юности его приносило вожделенныя плоды, и его любовь к отечеству ознаменовывалась постепенно рвением и подвигами, – его дарованиям отверсто было высшее и единственное училище великих мужей, училище живых примеров, опытов и опасностей. Задунайский, Таврический, Рымнинский были то руководителями его деятельности, то свидетелями его доблестей, то светильниками его умозрений. Он шел пред лицем или о страну сих вождей, в знаменитых битвах, иногда вознося победу на грозныя укрепления городов и ополчений, иногда устремляясь к ней чрез преграды, поставленныя природою, иногда удерживая оную мужеством, иногда уловляя решимостию, и, – если для ироя нужно свидетельство ироя, так же как и для мудраго важен суд мудрых, – имел то преимущество, что вождь, который паче прочих любил и насаждать и собирать свои лавры собственными руками, нарек его своею десницею¹⁰.

Но, дабы удержать слово наше в пределах, ему предначертанных, не снидем, слушатели, во все следы нашего ироя на том бранном поприще, где он хотя из зрителя незабвенных примеров соделался уже примером для многих, но не отделился еще от сонма вождей, как безпримерный, и где мы увидели бы его более в блеске славы человеческой, нежели под осенением славы Божией, явившейся над ним наипаче в последние дни его. Не будем разсматривать тех победных венцов, которые без сомнения были бы достаточны украсить иную главу, но на челе Михаила становятся едва приметными под великим венцем последним. Напротив остановимся и возблагоговеем пред оными священными отличиями, которыя некогда возложило на него Провидение, указуя своего избраннаго. Я говорю о его чудесных ранах, которыя без сравнения более должны были возбудить к нему внимание глубокомыслящих, нежели как наружные знаки достоинства и чести привлекают взоры легкомыслия. Сей ревностный поборник браней отечества, подвизаясь за его безопасность, не хочет примечать опасностей собственных; и смерть двукратно проходит сквозь его главу¹¹, как будто бы оружие Агарян особенно искало сих очей, в которых просиявала прозорливость, и сея главы, в которой созревала мудрость, толико для них после страшныя. Какия пререкаемыя знамения! Те, которые видели язвы сии, еще открытыя, думали, что в последний раз видят сего язвеннаго; те, которые слышали, что он еще живет, не верили язвам его, доколе не осяжут. Но когда Бог двукратно возвратил ему и жизнь и неврежденную целость духа и тела, когда самою болезнию первой язвы поставил его на новую стезю совершенствования, чтобы он, ища здравия, обрел новый источник полезных знаний в путешествии, в обозрении благоустроеннейших государств света, в собеседовании с прославленными во языках мудрецами брани¹²; тогда верующие Провидению долженствовали соблюдать глаголы сии, слагая в сердцах своих, колико драгоценна глава сия Небу, и какого высокаго служения оно ждет от нея, обдержа и соблюдая ее столь высокою мышцею!

Впрочем, после столь знаменательных приключений судьба Михаила долго хранилась под множеством печатей, которыя, от времени до времени раскрываясь, представляли ее в различных видах: всегда предуготовляли, но и всегда утаевали тайну его последняго назначения. Уже меч его или покоится, или только блистает, не имея кого поражать¹³. Не раз шествует он с оливою к союзникам своих государей или для утверждения и украшения новаго мира, или для обновления древней дружбы¹⁴. Не раз является посреди отечественных областей неутомимым блюстителем их внутренняго благоустройства и спокойствия¹⁵. И наконец, принесши трем самодержцам и отечеству в дань благоговения и долга лучшия лета жизни, он уже начинает, по видимому, преклоняться от трудов общественных к покою семейственному¹⁶. Следующее токмо время могло показать, что будучи преносим из области в область отечества, из страны в страну Европы, он руководим был невидимо к совершеннейшему познанию отечества и Европы, между которыми должен был стать единственным пределом и, взвесив, подвигнуть их сопротивныя взаимно силы; и что высокий путь подвижника отечества скрывался наконец в смиренных сенях веси для того, чтобы торжественнее открылось позорище для ратоборца Европы.

Вдруг скипетр Александра указует ему обширнейшее поле действования и воздвигает его в помощь, великой некогда, союзной державе против возрастающаго исполина, который на развалинах престола, превращенных в лобное место, созидая новый престол, желал утвердить и украсить его разрушением древних и прелиять священныя венцы наследия в тяжелый венец насильственнаго преобладания. Верный подданный, яко праволучная стрела, летит на намерение прозорливаго и благосердаго Монарха; и когда спасительная скорость помощи предупреждена пагубною опрометчивостию требовавших помощи, когда вождь, пришедший вспомоществовать сильнейшим войскам, сверх всех опасений, видит их в плену, а себя безпомощна, с частию только своих сподвижников, далече от пределов отечества, пред многочисленным и надменным успехами неприятелем, тогда-то начинают усматривать отечество и Европа, что Михаил уготован во главу браней. Не смущенный столь страшною нечаянностию, он ведет малую свою дружину невредиму пред лицем победоноснаго врага, отражает его, поражает¹⁷, восхищает его корысти, пленит плен и соделывает из тяжкаго преследователя только бременоносца своей добычи. Еще по судьбам Вышняго не время было сокрушить выю гордаго; но Михаилу дано было узреть своего будущаго противоборца, испытать его и бросить в его сердце первыя семена боязни.

Наконец, приближалась сия мрачная година отечества, для которой Михаил соблюдаем был, яко светильник для нощи. Еще мы думали ходить в тихом свете мира, но всепроницающее око Провидения, сокрытое в небесах¹⁸, уже видело тучи, стремящияся покрыть Россию от всех стран Европы; и Держащий в руке сердца Самодержцев паки положил очи Александра на испытаннаго подвижника, и свою помощь на сильнаго. Михаилу вручена брань на Юге, которая, не быв страшна в первых своих действиях, могла соделаться опасною в своем продолжении, когда бы чреватый вероломством Запад, прежде ея окончания, разродился своими чудовищами. Древний победитель и друг Агарян еще раз соделался и победителем их и другом. Поколебав их троекратно сильнейшия полчища, он притворяется бегущим¹⁹, и, обратясь, так сказать, поглощает их вместе с их станом и всеоружием; потом изумленнаго мужеством его врага сугубо пленяет мудростию, и в то самое время, когда тлетворное дыхание Запада отвсюду воздувает на нас бурю, он возстановляет тишину на Юге, ограждает, расширяет наши пределы. Кто уже не видит здесь Господа с сильным крепостию? Кто не видит на Юге возжигаемое светило спасения (Исаии. LXII. 1) нашего, долженствующее расточить мрак, объемлющий нас от Запада?

Когда мрак сей отяготел над некоторыми странами отечества, – глас Божий, призывающий Михаила к служению спасения, вновь услышался в гласе народа. Чувствуя, отколе происходил сей глас, и покорствуя священной воле отечества, сей многолетный начало-вождь, завоеватель, миротворец, забывает и старость свою, и прежния заслуги, приобретшия ему право на спокойствие и уважение, и приемлет секиру, вместе с дружинами ополчающихся за отечество земледельцев.

Вскоре страшная година искушения преполовляется. Настает время, предуставленное Провидением и восприятое Монархом, дабы устремлению слиянных сил едва не целой Европы на единую Россию, изощренному коварною внезапностию, которое не могло быть притуплено иначе, как постепенным уступлением, противопоставить наконец твердый оплот, обновить надеждою дух утомленнаго неизвестностию воинства, обратить уклоняющееся лице брани на врага, – и открывается великое поприще Смоленскаго. Но дерзнет ли далее сие слабое слово тещи путь за сим исполином? Как изобразит оно ту зарю надежд, которая быстро разлилась от края до края отечества вместе с молитвою, что Михаил наречен архистратигом всех сил российских? Как сотворит оно слышан тот неслыханный прежде гром, который он бросил на врага, как скоро ступил на поле брани? Как изъяснит сию проницательность, которая могла предсказать, что потеря столицы не есть потеря отечества, после того как две сильныя некогда державы в подобном несчастии сего не постигали, но вместе со своими столицами упадали к ногам утеснителя? Какая сила языка представит ту силу духа, с которою ветхий днями вождь, принужденный для спасения отечества принести в жертву его древнюю столицу, приемлет на единыя свои рамена все несчастия и жалобы ея жителей, всю скорбь подвизавшихся за нее ратников, все сострадание и опасения отечества, и наконец тяжкия опустошенной Москвы развалины? И кто из вас, слушатели, не упреждал уже меня отселе мыслию и сердцем? Кто из вас не следовал за Смоленским стократно чрез все поприще побед и славы его то желаниями, то радостию, то благодарностию, то удивлением? Кто из вас не возвеселился в делех сего новаго Маккавея, огорчившаго трех царей в их собственных лицах, и многих в их вождях, пленившаго тысящи, поразившаго тьмы, избавившаго грады, отмстившаго за нарушенную святыню храмов, извергшаго ужасы злодеяний из отечества, внесшаго ужас праведнаго мщения в страны враждебныя и даровавшаго порабощенным надежду освобождения? Кто не уверился, яко Господне благопоспешно бысть спасение рукою сего вождя, который шествовал под предводительством священнаго изображения Благодатной Путеводительницы²⁰ и вместе с нею величил Бога в величии своего смирения?

Если что еще оставалось Провидению совершить для сего поспешника даруемаго нам спасения после толиких подвигов, в которых он сотворил всю волю Его, то даровать ему такую кончину его течения, в которой благословляющие память его на земли вновь узрели бы над ним благословение свыше. И какая кончина, слушатели! С какою небесною точностию измерено и определено время ея от начала его последняго служения: четыре луны – поборник отечества в пределах его; четыре луны – каратель неистовых утеснителей в их владычестве, и, как скоро исполнил меру своего мщения до сего равновесия, – сын покоя вечнаго²¹! Как венчаемый победоносец, он вземлется среди непрерывных победительных восклицаний предводимаго им воинства; как благословляемый защитник Церкви, он сопровождается в своем исходе величественнейшим торжеством ея, и проходит мрачную дверь смерти среди светлых дней Воскресения²². Он скончался тогда, когда не род его только, не отечество едино, – целая Европа чувствует, что его лишается, и священный помазанник Божий не скрывает слез своих о нем от очей своего народа²³. Между тем сам Бог подвизает сердца народов, чтобы торжественное возвращение в отечество, свойственное безсмертному победителю, совершилось над смертными останками его: и сей гроб прошел обширныя страны иноплеменныя и отечественныя с такою славою, какая никогда с толико свободною ревностию, с толиким единодушием не была приносима победителям в их жизни. Тако, если Смоленский не жил никогда для себя, но всегда для отечества и Провидения, то Провидение даровало ему кончину – для него самого.

Дивный в судьбах Твоих Господи! воистину Ты Сам был неотступно с сим избранным Тобою сильным крепостию, и благопоспешил спасение наше рукою его: и Ты отъял, еже дал (Иов. I. 21) еси, дабы не почивали на видимых дарах Твоих наши легкомысленныя чаяния, но возносились к Тебе, к Нему же вся чают. Да будет воля Твоя, Отче небесный, и да внесется неоцененный дар Твой в сокровища славы Твоей. По милости же Твоей и истине Твоей, соверши над нами простираемыя к нам доселе щедроты Твои, да не когда паки рекут о нас языцы: где есть Бог их? Призри на правду нашего дела, на страдания толь многих народов, на возведенныя к Тебе, отнюдуже приходит помощь наша, очи России, на слезы кроткаго Помазанника Твоего, и даждь, да егда днесь, яко же древле, вземлется на небо преоруженная силою Твоею колесница Израилева, и едина обетшавшая милоть остается пред нами на земли, – даждь, да снидет сугубый дух Илии (4 Цар. II. 12 и 15), – огненный дух ревности, мужества и крепости на поборников славы Твоея и поспешников спасения нашего.

Россияне! вы все единодушно желаете, чтобы дух, данный Смоленскому, не преставал ходить в полках наших, и почивать на вождях наших. Нет лучшей сего похвалы для отшедшаго; нет лучшаго наставления для оставшихся сынов отечества. Аминь.