XII. Слово на день Святаго Иоанна Златоустаго

СЛОВО

НА ДЕНЬ СВЯТАГО
ИОАННА ЗЛАТОУСТАГО.

Не восхвалять Златоуста слово наше теперь намеревает: ибо нет столь витийственнаго языка, который бы его по достоянию восхвалити мог. Естьлиб можно было его же златый язык обратить на похвалу ему, то он бы один к тому доволен был. Да и нужды нет его восхвалять. Самыя его сладчайшия и премудрыя писания и непорочная жизнь, величайшую составляют для него похвалу: не величайшую же токмо, но и вечную. Ибо воздвигнутые властителям земным из камня и металла пирамиды, монументы и столпы пали и разрушились: но столп его божественных писаний доселе стоит недвижимь и непоколебимь, и столь возвышен, что созерцаемь есть всея вселенныя очами.

Не к сему убо стремится наше слово. Но желательно испытать великую тайну, которая человеческия мысли затруднять и смущать может. Какая же есть тайна сия? Почто Златоуст будучи в жизни был гонимь; а по смерьти прославляется. Почто сей святый муж будучи в жизни хотя малейшим числом людей, но был ненавидимь: по смерти же его не было и нет ни единаго, который бы не услаждался одним его именем. Почто поучения его во время его жизни некоторым казались несносными: ныне же по смерьти его, хотя они теже самыя в писаниях его прочитываются, от всех приятными и едину истинну и правду в себе заключающими почитаются. Чудеси подобное дело! Глас гремел, и некоторыми не слышан был: глас умолк, и во ушах всея вселенныя возгремел. Добродетель блистающая в непорочном теле не столь красною казалась, как она же начала всем казаться прелестною положенная во гробе. Сия-то тайна требует размышления нашего, дабы дерзновенных привести во ослабление; а подвижников добродетели во ободрение.

Известно, что некоторыя Златоустовы поучения были обличительныя. Когда поучение есть обличительно, еще ничего нет в том предосудительнаго. Ибо обличение не в ином чем состоит, как только в живом и твердом изъяснении человеческой развратности и заблуждения, и во увещании, дабы то оставив обратились на путь истинны. Что в сем есть предосудительнаго? Врачь иногда прилагает пластыри легкие; иногда же едкие и мучительные, а иногда и жесточайшее употребляет резание; смотря по свойству болезни; и никто его в том не предосуждает, только бы жизнь сохранил; хотя иногда лечением только что причиняет смерть. Учитель, особливо же Пастырь Церкве есть врачь духовный. Врачевать болезни не телесные, но душевные его есть неотрицаемый долг. По свойству душевныя болезни растворяет он слово свое иногда тихостию и кротостию; иногда же строгостию и обличением. Почто же бы в сем случае щастливее был врачь телесный, нежели духовный? особливо, что врачь телесный, как сказано, лечением своим, иногда вместо сохранения жизни причиняет только смерть: но духовный врачь безсумнительно жизнь душе возвращает, ежели она токмо его врачеванием пользоватися восхощет.

О жалкое по видимому врача духовнаго состояние! Слышу я, что ты великий вселенныя учитель Павел, к Галатом возглашаешь: Враг вам бых истинну глаголя (Гал. гл. 4, ст. 16). Что бы за странное было вещей превращение, дабы уста истинну глаголющие ненависть производили! Враг вам бых истинну глаголя (Там же).

Проповедник и в обличительном слове своем никого не именует. Всех касается сердец; но уязвляет токмо те, которыя суть болезненны: и сие уязвление чувствует токмо втайне одно уязвленное сердце; и тем самым исцеляется. Почему тем большею к тайному врачу своему должно оно гореть благодарностию. Никого учитель духовный в поучении своем именованием не оглашает. Естьли же бы так описывал развратность другаго, чтоб иные то слышащие могли дознавать, кого касается учителево слово; сему притчиною не есть слово учителево, но собственная его развратность, которая до того возрасла, что и другим с стороны стала быть открытою и известною. Естьли же бы по какимлибо важным обстоятельствам развратник и оглашен был, не может тому быть притчиною, как что уже инаго, кроме сего, средства не остается ко исправлению его. Чем жесточае болезнь, тем жесточайшее надлежит употреблять лечение.

По сему видим, что и обличительное поучение есть для наших страстей и пороков врачевством полезнейшим. Для чего же бы таковаго рода поучения некоторым неприятными и несносными казалися, притчину тому узнать не трудно. Болезни свои телесные тотчас всяк узнает, понеже тотчас мучение и терзание их в себе чувствует. Но не так скоро всяк узнает свои болезни душевные. Чтоб их тотчас узнать, потребна совесть чистая и мысль просвещенная. Но сего то и недостает во всяком грешнике, особливо в самом жару страсти его. Она помрачает мысль и ослабляет тем действие совести. Она, вместо того, чтоб представить болезнь болезнию, уверяет грешника, что акибы он делал что сходственное с естественною склонностию; по крайней мере, столь живо представляет ему и поражает его услаждением и корыстию греха, что на то время все признаки, по коим бы он мог узнать свое преступление, от него скрывает.

Извольже к нему в сие время приступить со врачеванием. Он тотчас таковаго врача или безумным почтет, или слышание отвратит, или еще против его и разсвирепеет, или по крайней мере тысячу представит извинений слабости своей. В таком случае ревностный проповедник подпадает ненависти, гонению, оклеветанию, а иногда узами, изгнаниями и самою смертию связуется его богоглаголивый язык. Враг вам бых истинну глаголя (Гал. гл. 4, ст. 16).

Но надлежит уже нам разрешить прежде предложенную задачу. Почто Златоуст, который в жизни от некоторых был ненавидимь и гонимь, тот же самой по смерьти от всех любимь есть и прославляемь? Всякая страсть есть подобна волнению морскому, которое в своей свирепости все возмущает и поглощает: но потом помалу утихает и успокоивается, и всем плавающим по нему дает путь безбедственный и безопасный. Умер обличительный Праведник. Взирая на смерьть его свирепая гонительная страсть помалу утихает; начинает узнавать и свое заблуждение, и неповинность гонимаго. Утихло волнение пенящияся страсти: и возсияла тишина праведнику благоприятная; ослаб порок, и восторжествовала вдруг добродетель. Смерьть праведника и ему открывает невечерний свет, и слепотствующей страсти дает прозрение.

Обыкновенно мы не узнаем добра, разве когда оное потеряем. Мы ныне читаем Златоуста, и примечаем, что те пороки, противу коих он вооружается, находятся и в нас. Слышим обличительный его глас; но тем более его любим: ибо тем более действительную его силу в сердце своем ощущаем. Понеже по щастию не находимся в том воспалении страсти, в каковом были те люди, коих живый его глас касался. Да хотяб мы были и в сем жаре бедственном; однако противу его обличения никак бы возстать не дерзнули. Ибо вся Церковь, да и весь свет признал истинну его словес и святость его мыслей. А гонители его всеми осуждены и признаны противу совести своей на праведника возставшими. С стороны же Божией заключается в сем премудрое устроение, чтоб мы не страшились сей мнением мира почитаемой несчастливой кончины. Почему она несчастлива? Когда не токмо ревностнаго истинны проповедника увенчавает нетленным венцем славы; но и самыя те уста, которые казались быть смертию заключенны, начинают еще свободнее возглашать, греметь и обличать, нежели как они были в теле одушевленном.

И так Святаго Златоуста мнимое случившееся ему злоключение довольно прикрыто небесною славою и вечным прославлением. Мы как бы недовольны будучи чтением его писаний, желалиб, чтоб и ныне он возстал, и излил на нас уст своих благодать. Ныне говорю: когда нравы чем развратнее, тем более имеют нужды в Златоустовом духе. Он самым сильным образом и многократно опровергал зрелища, и порицал пристрастившихся к ним. Не нужен ли бы Он был на сии времена, когда к зрелищам столь мы прилепилися, что в них большее находим удовольствие, нежели в самых священных упражнениях?

Но довольно еще оставил для нас Бог средств ко исправлению, естьли токмо оными пользоваться восхощем. Живо всегда слово Божие и действительно, наставления великих учителей для нас не закрыты. Естьли же, по Евангелию, и их не послушаем, то хотяб кто и из мертвых возстал, не имем веры (Лук. гл. 16, ст. 31). Аминь.

Говорено в Златоустове монастыре 1782 года Ноября 13 дня.